И вянут розы в зной январский - [24]

– В таком случае вам водить, раз пришли последним. В доме не прячемся! – объявила Гертруда. – А вы ждите внутри и считайте до ста.

Тонкий пальчик, обтянутый лайкой, указал на дверь. Мисс Марвуд упивалась своим могуществом, и он, желая подыграть ей, без звука подчинился: приятно раздавать кредиты, когда уверен, что контролируешь должников.

– Что, вам не повезло, мистер Вейр? – сочувствующе обратился к нему сэр Родерик Марвуд, сидевший на веранде. – Не сердитесь на Труди: девицам часто ударяет в голову блажь. Хотя, между нами говоря, я бы разозлился на вашем месте.

– Ничего страшного, – улыбнулся Джеффри. – Пусть веселятся, пока юны и беззаботны. Вы и глазом не успеете моргнуть, как они станут важными дамами.

Прошло уже минут десять, но он не торопился, позволяя мисс Марвуд немного потомиться в ее убежище, которое она сама же и выдала ему в прошлый раз. «Если бы я вздумала играть в прятки в этом саду, лучшего места было бы не найти!». Досадно все же: такое нетерпение, такое прямое «да».

Полускрытая разросшимся кустарником дверца имела преимущество, в данном случае более важное, чем ее неброский вид: ни с веранды, ни со стороны лужайки нельзя было заметить, как туда кто-то входит. Раньше здесь, вероятно, находилась летняя кухня или дровяной сарайчик.

Дверь подалась легко и почти без скрипа. Джеффри аккуратно прикрыл ее за собой и лишь затем повернулся, чтобы встретиться глазами с мисс Марвуд.

– Попалась, – сказал он.

Слово угодило в цель с безукоризненной точностью: она отступила на полшага, и в тишине маленькой комнаты стало слышно, как у нее сбилось дыхание. Именно этот момент был главным – даже не то, что случится потом, а вот этот миг, когда с хрустом ломается гордость, казавшаяся всем, и в первую очередь ее обладательнице, несокрушимой. Острые льдинки ее взгляда – последнее оружие – растаяли, и темные глаза влажно вспыхнули от желания.

Джеффри сделал шаг, скользнул взглядом по лицу Гертруды, впитывая ее волнение. Белый лоб был покрыт капельками пота, на шее пульсировала жилка. Ниже, подхваченный цепочкой, лежал кулон: черный лебедь в сапфировом озере. Вариация Ванессы на тему Лалика.

Гертруда ответила на поцелуй с жадностью, которая подвела черту под ее поражением. Она сдалась слишком быстро, и Джеффри вновь испытал разочарование. Электричество, которым он успел зарядиться, быстро исчезло, и он не стал продолжать.

– Нас могут увидеть, мисс Герти, будьте же благоразумны.

Теперь ему предстояло покончить со второй частью этой дурацкой игры, но гулять в саду было все-таки приятней, чем лицезреть бездумное торжество мисс Марвуд. Голосок Имоджен звенел кондамайнским колокольчиком, на лужайке топталась в подобии вальса пожилая пара, и гитарист отбивал такт лакированным ботинком. Молодежь, заскучав, покидала свои убежища – все они согласились на игру из вежливости, даже флегматик Чарли с рыбьими глазами. Его отцом был один из богатейших скваттеров штата, и в этом доме юношу, разумеется, привечали. На Джеффри он смотрел свысока – вернее, пытался смотреть, поскольку был на голову ниже – в меру старательно увивался за Гертрудой и кротко сносил ее капризы и шпильки. К счастью, проницательности за ним не числилось, так что истинные намерения мисс Марвуд, затеявшей прятки, остались для него тайной.

Многие гости были по-прежнему увлечены беседой, оркестр играл мелодию за мелодией, но к столикам уже никто не подходил, и юркие воробьи прыгали по белым скатертям, склевывая крошки от пирожных. Джеффри перекинулся словом тут и там, приласкал бородатого терьера, любимца Имоджен, и, выбрав удобный момент, откланялся. Гертруда простилась с ним подчеркнуто формально, но ему это было на руку: меньше всего сейчас хотелось трогательных сцен.

Застоявшаяся Чайка охотно пустилась крупной рысью, едва они выехали за ворота. На Бридж-роуд можно было бросить поводья: лошадь сама знала дорогу и даже на развилке за мостом никогда не ошибалась. Воздух был по-прежнему тихим, но здесь, в рабочих кварталах, пахло иначе, чем в садах Восточного Мельбурна: дымом из труб, химикалиями металлопромышленных заводов. Только в этом городе бедные районы могут так тесно смыкаться с богатыми – в Лондоне он не замечал ничего подобного, хотя провел там почти три месяца. Этого, конечно, недостаточно, чтобы увидеть всё, но к концу запланированного срока ему так осточертела холодная, слякотная зима, что не хотелось уже ничего другого, кроме как вернуться домой. Дела были сделаны: свадьба Роберта, паломничество в благословенную землю, к которой все они, жители бывших колоний, привязаны корнями. Их собственные корни тянулись на Сент-Джеймс-сквер, в трехэтажный особняк – не очень старый, говорила мама: около двухстот лет. Двести лет, господи боже! Скупой георгианский фасад, створчатые окна с железными ставнями. Они с Ванессой постояли в сквере, рассматривая дом – украдкой, как будто гордая фамилия его жильцов не имела к ним никакого отношения. «Пойдем отсюда», – сказал он наконец. Стоит ли жалеть, что этот дом никогда не станет для них своим? У них есть главное: кровь. Благородная кровь норманских рыцарей, приплывших в Англию с Вильгельмом Завоевателем. Её не купишь, не подделаешь. А что до имени – он всегда гордился своим, хоть и не был в родстве ни с Вере, ни с Девера