И всё, что будет после… - [33]

Он замер на крыльце, не смея повернуть голову.

– А-кыш! Халера… – услышал он уже другой – старушечий хриплый голос, и сморщенная, но сильная рука поставила на порог кош с брикетом. Когда женщина выпрямилась, придерживаясь за поясницу, Жора увидел, что одета она была, как все старухи в здешних краях, в какое-то темное выгоревшее платье из ситца, но под завязанной назад косынкой угадывалась обёрнутая несколько раз вокруг головы коса. Он увидел золотые серьги в ушах, чёрные молодые глаза и точёное лицо старой цыганки.

Она тоже внимательно его оглядела и, видимо, угадав южную родную кровь, кивнула ему насмешливо и по-свойски:

– Пужливый ты, а ещё милиционер!

Жора опешил. Ему было не до шуток – кто-то по-прежнему цепко держал за плечи.

На старуху напал приступ кашля.

– Да видела я тебя в форме! Дачка у меня в Поставах… – откашлявшись, засмеялась цыганка. – Ко мне! – крикнула она сердито и хлопнула два раза в ладоши.

Жору наконец отпустили. Большие крылья взметнулись над головой, и какая-то чёрная птица – то ли ворон, то ли сорока, но, точно, не попугай, опустилась на плечо цыганки.

– Караулит!.. – закашлялась та опять, как заядлый курильщик, и погладила свою птицу.

Жора невольно сделал движение головой, окинув взглядом двор, словно отыскивая нуждающиеся в охране ценности, и старуха снова засмеялась:

– Что, думаешь, нечего у меня караулить?.. Пайдзём, паглядишь! Такое ёсть, чаго ни у кога няма. – Она резко повернулась и с птицей на плече энергично зашагала мимо сарая, призывая за собой Жору.

Глядя под ноги, чтобы не наступить на грядки с луком и бураками, он вдыхал сильный укропный дух, перебивавший все садовые ароматы, и впервые за целый день как-то пришёл в себя – вспомнил свою Одессу, жаркий юг и дыни на тёткиной даче.

– Стой! Осторожно… – сказала цыганка, и Жора, внезапно почувствовав ударивший в ноздри запах спелых яблок, глянул себе под ноги и пошатнулся, потому что неожиданно увидел себя в райском саду, который вдруг ушёл из-под ног вместе с опрокинувшейся землёй…

Цыганка поддержала его за локоть. Он стоял над кручей. Под ногами почти вертикально вниз уходил крутой откос – склон зелёного холма, усаженный яблонями, ветки которых ломились от спелых яблок, и где-то далеко внизу шумела по камням быстрая речка.

Если десять минут назад Жора засомневался, попал ли он в Идалину, то сейчас он задал себе вопрос: а не снится ли ему это всё во сне, и не попал ли вовсе в какой-то другой мир? Откуда здесь спелые яблоки в такое время?

Конечно, это был южный склон – защищённый от ветра, и выкошен был не в первый раз – отросшая вновь трава пахла после жаркого дня как где-нибудь в горах у горной реки. Кое-какие деревья, приземистые и низкорослые, согнулись под тяжестью совершенно зрелых плодов. Жора видел белый налив, лопавшийся от сока, спелые жёлтые груши, красные бока малиновки. По тёмно-зелёной лоснящейся восковой кожице он узнал крымский сорт, которому ещё зреть и зреть и которого прежде в здешних краях не видел.

Сразу вспомнилась летняя ночь в горах, шум горной речки внизу и такой же вот сад в тумане. Их мальчишеская пионерлагерская компания залегла в зарослях ежевики и готовилась совершить налёт… Но редкий глухой лай собак вдали, вой шакалов где-то совсем рядом и свет в шалаше сторожа так и не позволили им решиться…

Изумлённый Жора повернул голову и заметил, что хозяйка стоит у него за спиной под красной от яблок малиновкой и с довольной, чуть заметной ухмылкой наблюдает его реакцию. Видно было, что восхищение новых людей для неё привычно, и она очень гордится своим садом. Она сорвала самое крупное яблоко, треснувшее от спелости, и протянула Жоре.

– Спасибо… – промямлил он, как потерявший маму ребёнок, которого чужие люди в утешение угощают конфетой. – Вы не скажете, куда я… попал? Это… Идалина? – Он вдруг вспомнил, зачем зашёл в этот двор.

– Идалина это, – подтвердила цыганка. – Больше такого сада нигде нема.

– Вы правы, – спохватился Жора, что забыл сказать комплимент. – Сад так сад!

– И купцы наезжают… Купцов хватает! Со своими ящиками на машинах – из Вильни едуть, каб яблыки маи замест южных в городе продать. Пенсия-то у меня двадцать рублей…

«Сколько? – не поверил Жора. За свои адидасовские ботинки он заплатил втрое и радовался, что купил по дешёвке.

– А так и живу… – махнула она рукой. – Кабанчика ещё для дачки держала. Теперь – не… Гэты – паследни. Силы нема. А ну их…

Она снова закашлялась, в груди у неё засвистело.

Жора подумал, что раньше бы непременно сказали, что у неё чахотка.

– Опухоль у меня признали… Операцию, казали, поздно. Дочка сразу – дом продавать. А я говорю – не… Помирать, так здесь. Да кто тут его купит, дом. – Она с усмешкой кивнула туда, на деревню. – Вон, они все стоят, непроданные…

И Жора вспомнил мёртвые пустые дома. Забитые… слепые окна.

– Печка моя прогорит. Пойдём…

Жора нерешительно покрутил в руке яблоко и двинулся за хозяйкой следом.

– Да ты ешь! – Обернулась она, смеясь. – Лет десять после того живу… Врачи ошиблись. Мы с тобой не от рака помрем…

Стыдно стало, Жора почувствовал, что краснеет, как это яблоко. И вдруг вспомнил: «Рука… Что же это она хотела…?»