И всё, что будет после… - [31]

Он почувствовал себя…не просто маленьким и чужим, а скорей временным, чужеродным – он представил себя насекомым, однодневкою-комаром, переступающим по этой земле на своих комариных лапках и своим комариным умом не способным даже вместить одну только мысль о том, какая бездна памяти должна быть у природы! Какую бездну всего перевидала эта земля, смотря своими камнями и лесом, каждым кристалликом своих песчинок на весь этот мир, освещаемый солнцем тысячи и миллионы лет! И сколько всего должен хранить в себе этот валун у идалинского поворота – огромный валун, который много тысячелетий уже лежит там, где оставил его ледник, у перекрестка дорог, и смотрит на все, что вокруг него происходит. Вдруг что-то случилось с Жорой – вспыхнуло что-то в Жориной голове и понеслось – то ли солнце ударило алым лучом в сверкнувшую красным грань камня и ослепило на миг… Он глянул на длинную тень валуна, на отблеск последних лучей в граните – и тысячи отражений миров картинками понеслись перед ним, словно в калейдоскопе… Всё вспомнил он и всё увидел. И Великого Казимира, и отряды Костюшки, и солдат Екатерины, и Наполеона, трясущегося в карете… Так вот почему он терпеть не мог Итальянскую улицу и всю старую часть Одессы, и ту часть старого Ленинграда, где жила бабушка, когда ездил к ней на каникулы первоклассником… Тот особенный холодок ощущения: словно камешком по стеклу. Б-рр-р… Теперь-то он это понял. Это пришло оттуда – от гранитных набережных, фундаментов домов и высеченных из камня кариатид – из самого раннего детства, из первых воспоминаний: здесь, в этих старинных стенах под лепными высокими потолками он не один. Ему всегда было душно, тесно там, где жили множества поколений людей – жили и умирали, и оставили по себе память. Он всех их мог себе навообразить, бог дал ему богатое воображение. Казалось, души их витают здесь, носятся в этом воздухе, в старых кварталах и узких улочках, среди церквей, в отблесках и золоте куполов. И все эти дворики и подворотни, эти «рюмочные» и «распивочные» в каменных полуподвалах – помнят тех, кого знал Достоевский: и дерево на бульваре, где сидела Сонечка Мармеладова, и гранит набережной у Невы, где ступал Пушкин, – смотрят в нас памятью чьих-то душ. Вот почему он всегда любил свой простой пустоватый дом, в котором родился – дом, построенный дедом на окраине в чистом поле, которое, как вся степь, обрывалось в море. Но дом стоял от обрыва далеко, его беленые мелом стены под черепичной крышей были увиты молодым виноградником и всегда залиты солнцем. До Жоры здесь никто не рождался и не умирал. И здесь, у крыльца, строгая рубанком доски, неожиданно приобретенные для забора, дед сказал ему в первый раз:

– Главное в жизни, молодой человек, не упустить момент!

«Зачем я туда иду?» – повторил он опять засевшую в голове фразу и понял, что, сколько ни рассуждай, всё равно – пойдёт, нету пути назад. Ответ – там! И для тех, кто переступил в сознании пугавшую когда-то черту, нет дороги обратно, в прежнюю комариную жизнь.

Чувство диссонанса прошло. Но и с природой он не чувствовал ещё на равных, оставшись с ней один на один. Он не был ещё включен, не был принят, оставаясь чужим, оставаясь пришлым… Но вспыхнувший интерес, ощущение энергии и вспыхнувших новых сил толкало его вперед. Туда, в Идалину, хоть к чёртовой бабушке, назло всем и вся. Да и назад уже не хотелось, в нём снова проснулось прежнее «не упустить!»

Он узнал в себе что-то «новое», и от этого «старое», чем был до сих пор – избыток сил, энергии, любопытство – стряхнуло всю мистику, вернуло озорство и юмор. Вперёд, в Идалину! Назло этой всей природе, что хотела его напугать, заморочить голову. Да, да – он об этом знал, он чувствовал – его не пускают, не хотят пускать и запугивают. Напрасно! Он верил уже – впереди успех! Природа не терпит завоевателей, ибо не хочет быть побежденной, но любит, как женщина, достойных и равных.

Он бегом перебежал шоссе и двинулся через грязь по знакомой дороге, не обращая внимания на лужи.

Единственное, чего жаль было Жоре, это новеньких адидасовских ботинок. Ну да шут с ними! Чёрт дернул его надеть их в эту поездку! Обещано было, правда, доставить на «Жигулях» туда и обратно, и не воспользовался он этим только по собственному желанию, упустив из виду, какие тут дороги. Теперь же вопрос об обратном пути не стоял в принципе, по крайней мере, сегодня. И что-то подсказывало сейчас Жоре, что теперь у него совсем не будет обратных путей: на этой «тропинке», в которую свернул сегодня. Движение здесь одностороннее, только в одну сторону – как на дороге времени есть только один вид движения: вперед.

А если весь путь таков, что прежде всего меняется сам по нему идущий, то и назад бы вернуться мог только кто-то другой. И в сторону нет сворота – потому что, куда ж сворачивать? Для выбравшего этот путь всё вокруг стало одной дорогой. Всё теперь вокруг едино, и куда ни ступи – один путь.

Вот, как сейчас, к примеру, не стояла перед Жорой дилемма: идти ли по щиколотку в раскисшей глине прямиком по дороге – или с дороги свернуть в болото, где мирно блестела вода меж рядами скошенной осоки? Какая разница? Это был тот отрезок дороги, та низина, которую они увидели с бугра, когда Редько, грудью навалившись на мотоцикл, вынудил Жору сдаться.