И всё, что будет после… - [30]

Жора только кивнул.

– А так… – продолжал главный, – может и человеком стать, ещё не поздно. Лишь бы ихние адвокаты помогли уехать… Н-да. Только, вот не пойму, как Потапенко-то разузнал про наследство! Новость эту пока только мы знаем… а, вот разнюхал, сукин сын!

«Выискался хозяин… Только б лапу в чужой карман запустить! – не мог примириться Жора, хоть и наследник, и председатель были ему чужие оба: об одном он впервые слышал, второй же при редких встречах вызывал лишь брезгливое удивление, как выпрыгнувшая из-под ног жаба – и как вырастают такие из маленьких головастиков? И выбрался же такой с утра пораньше к начальству. Интересуется… А нельзя ли как-нибудь половину наследства в счет колхоза переписать? На что этому Дубовцу целых три мильёна? Клуб, вот, для молодёжи построить надо бы – а средств нет! Пусть поделится с родным колхозом. Только, вот, одна загвоздочка получается: наследник – не член колхоза… Возможно ли как-нибудь со стороны милиции на Дубовца повлиять?… Срочно принять… в члены?»

Жора встал и со злостью прихлопнул дверь, глянув прежде, нет ли Потапенки в коридоре…

– Ну, как тебе нравится? – понял Жору начальник. – Не переживай! Тамошние адвокаты… не дадут парня в обиду. Пошлют… этого Потапенку, знаешь куда?.. Это тебе – не свой колхоз грабить!

Жора только иронически усмехнулся. Гул реактивного самолёта и солнце, лившееся в форточку за занавеской, предвещали хороший день.

– Но дело может оказаться серьёзным! Удочки – верный предлог, чтобы всё разузнать. Куда пропал Дубовец? Парню уже пора быть дома. Пути из колонии – от силы дня два. А родственник? Это заинтересованное лицо. Второй наследник. Что это ещё за фрукт? Не было у Дубовца родни. А выискался же, вот, откуда-то именно сейчас! Поэтому не исключай ничего… Даже убийства…

«Три миллиона – не шутка!» – согласился Жора.

Он вспомнил тот след легковушки на грязном подъёме, слишком широкий след – не «волга» и не «жигуль»… и понял вдруг, что сам здесь совершенно один, без оружия, на безлюдной дороге…

Он стоял на асфальте, в самой высокой точке лесной незнакомой местности, раскинувшейся до самого горизонта и видимой отсюда так далеко, что даже мотоцикл Редько, исчезавший сейчас за серым горбом дороги, за последней, взвившейся у горизонта лентой шоссе, – казался маленьким черным жуком и исчезал без всякого звука…

«Зачем я должен туда идти?» – сам себе удивился Жора, сам себя об этом спросил и как бы в ответ пошевелил правой рукой, но ничего, абсолютно ничегошеньки не почувствовал. Это было чёрт знает что. Это была самая настоящая чертовщина…

Здесь, на новеньком участке шоссе, где разогревшийся за день асфальт не остыл, сочился гудроном, а воздух над ним вибрировал маревом миража – не было ни души, и стояла ненормальная тишина. «Мядельский» успел увезти пассажиров с автобусной остановки. Так тихо было – ни ветерка, даже туча замерла над дорогой. А там, под тучей, над далёкими Шабанами и Долгим озером, выплескиваясь из надвигавшейся черноты, садилось солнце. Оно просвечивало за спиной у Жоры сквозь лес на холме и туда, куда смотрел Жора, – в противоположную сторону, где была незнакомая Идалина, в это зловеще-чистое небо – посылало свой кровавый сполох. Словно к буре или после грозы! Как у Дали! – вспомнил Жора… Длинные косые тени стволов и камней, сам валун на пустоши у поворота – казались вытянутыми в красноватом свете. Свет был каким-то слепящим, резким. И во всем этом было что-то сюрреалистическое и чертовски какое-то сверхреальное!.. Даже в том, что это новенькое шоссе было сейчас таким безлюдным: ни машины, ни лошади, ни прохожего. Всё виделось каким-то новым. И эта гладенькая гудроновая лента с песчаной обочиной – среди дикой природы – пустошей и болот, среди каких-то заросших лесом холмов. О, нет! Жора знал теперь, что это вовсе не лес! Силуэты надгробий, разрушившихся столбов ограды… Вросшие в мох и траву плиты – видел он каким-то зрением прошлого в заросшем малинником буреломе, среди увитых хмелем осин и елей, с редкими шапками сосен на вершинах холмов и доживающими свой век, расколотыми молниями дубами. Как видел когда-то – казалось, очень давно – сияющий столб света на берегу… Но откуда он знал, что это не лес, а кладбище? Сказал кто-то? Запомнилось мимоходом, и как это бывает, – всплыло сейчас из памяти? Нет, он видел всё внутренним зрением, и память, угодливо создавая образы перед внутренним взором, черпала их сейчас не из его собственных тайников… Могилы, могилы… Немецкое кладбище 14-го года. А там, на холме, где расколотый чёрный дуб, – безымянные могилы наполеоновских войск. Только кости светятся под землей. А над ними – другие кости и тщательно, по-немецки вырубленные кресты на плитах. Заплывающие мхом буквы: «MUSKETIEAR HANS K… 14…»

Он почувствовал диссонанс – связь времён и какой-то вдруг диссонанс – между этой нагревшейся за день асфальтовой лентой шоссе и песчаной дорогой в лес на застывшем вдали холме. Между собой и всем этим миром, всей той природой, которая, как была вечной, древней, чужой, так и осталась такой теперь – там, где она ещё оставалась: неубитая, не искалеченная, не прирученная. Как вот здесь, на этих холмах с чужими могилами, с лесом-кладбищем, который люди потому только и не тронули в давние времена, не вырубили, не распахали.