И возвращу тебя… - [2]

Войдя в Колькину жизнь, Геля изменила ее раз и навсегда. Выяснилось, что прежней «системе двух принципов» не хватает чего-то еще, не столь существенного в условиях войны, но явно необходимого на гражданке. — Чего же? — Смысла. Ответа на вопрос «зачем?»

На войне достаточным ответом служило короткое слово «выжить»: ему было подчинено любое, даже самое мелкое действие. Но как ответить на вопрос «зачем?» в рутине обычного существования, когда тебе мало что угрожает?

Люди вокруг Кольки судорожно копили — кто деньги, кто дома, кто красивую одежду, кто острые ощущения… но — зачем? Без ответа на этот вопрос не хотелось вставать утром с постели. Относительная цена означала, в конечном счете, отсутствие всякой цены. Даже в магазинах «условные единицы» на ценниках выглядели полустертыми из-за ежедневного обновления. Неужели не существует ничего постоянного, надежного, не меняющего свою стоимость нигде и никогда, не зависящего от минутной конъюнктуры, от настроения продавца, от стихийного бедствия, от грозы, от солнца, от потопа, прихлопа, притопа… от задержки железнодорожного расписания? Ничего, что давало бы ответ? Что можно было бы назвать… как бы его, в самом деле, назвать?.. ну, скажем, Богом? На войне Бог ни к чему, зато попробуй обойтись без него в мирное время…

Но вот пришла Геля и разом заполнила собою брешь, зиявшую в Колькиной вселенной. В бешеной скачке условных единиц она оказалась единственной абсолютной ценностью, той самой, постоянной, не подверженной никаким изменениям. Теперь вопрос «зачем вставать утром с постели?» получил четкий и совершенно определенный ответ: для того, чтобы сварить кофе и подать его новоявленному божеству, свету Колькиных очей и смыслу Колькиной жизни. Была ли это любовь или священнослужение? А может быть, таково свойство всякой настоящей любви?

Надо отдать должное Гельке — она принимала безоговорочное поклонение своего первосвященника с благосклонным величием, подобающим статусу богини. На меньшее она все равно не согласилась бы никогда. Уже давно, с того самого момента, когда Гелька научилась понимать выражение человеческих глаз, она непрерывно читала в них свидетельства своей неоспоримой особости: восхищение, зависть, страх. Восхищение еще куда ни шло, но зависть и страх раздражали. Вместо того, чтобы честно посвятить все свои силы служению ей, люди предпочитали беречь себя для мелочных, малозначащих занятий. Они не заслуживали ничего, кроме презрения.

Лишь этот странный невысокий паренек немедленно, без колебаний и без остатка принес на ее алтарь все свое существо. Принес, не требуя и не прося взамен ровным счетом ничего. Хитрец… только так и можно что-то получить от богов. И Гельке не оставалось ничего другого, как сделать симметричный подарок — отдать ему всю себя целиком, потому что настоящим богиням не свойственно размениваться по мелочам.

А потом, в смутном ночном шепоте, в сплетении рук, в вездесущести губ, размазанных по влажным телам, уже трудно стало отличить богов от священнослужителей… Как долго длилось это неимоверное счастье? — Он мог сказать точно. Он помнил каждый день, каждый час, каждую минуту из тех неполных восьми месяцев, что они провели вместе. Двести сорок один день, пять тысяч семьсот восемьдесят часов… потом у Кольки было достаточно времени, чтобы вспомнить их все, минута за минутой. Четырнадцать долгих лет, заполненных ожиданием и бесплодными поисками.

В определенном смысле, ее уход выглядел естественным развитием событий: разве земля достойное место для богини? Разве достойны люди ее безоглядной красоты, ее сверкающей, непреходящей ценности? Люди, суетящиеся в своей мелочной, пыльной ничтожности, люди, занятые дележом условных единиц… нужна ли им богиня?.. нужны ли они богине? А куда можно уйти с земли? — Конечно, в небо. Там-то Колька, в основном, и искал свою пропавшую любимую, покуривая на скамеечке возле сторожки на вышеградской автомобильной стоянке. Искал и находил. Гелька садилась напротив него, поджав под себя левую ногу, осторожно брала в руки луну и баюкала ее на коленях, улыбаясь и отгоняя от светящегося лунного лика медленные ночные облака. Луна походила на младенца, отчего Колька испытывал к ней почти отцовское чувство. Спавший с богиней да не откажется от ее ребенка.

— А помнишь?.. — спрашивал Колька, и его богиня кивала, даже на секунду не наморщив лба. Она, конечно же, помнила все, в точности, как и он сам. В своей небесной ипостаси Гелька была исключительно послушна. Единственно, чего Колька не мог от нее добиться, так это того, чтобы она спустилась вниз, на его скамеечку. Но это, в самом деле, было бы уже чересчур. Видимо, боги не могут попасть на землю просто так, напрямую, отложив в сторону малютку-луну и спрыгнув с неба в подрагивающие колькины руки. Возможно, они приходят через ад, чтобы как-то закалиться, подготовить себя к неприятной земной реальности?

Через ад, не иначе. Например, через ад европейских публичных домов. Если уж существовал какой-то шанс найти живую, не небесную Гелю или хотя бы ее следы, то именно там. Потому что весь этот божественный лепет — не более, чем сказки для маленьких детей и книжных восторженных натур, потому что никакая Гелька была не богиня, а вовсе даже наоборот — обычная волгоградская девчонка, в меру красивая, в меру глупая и без меры мечтательная, обманутая рассчитанными на дурачков обещаниями выгодной работы в мифических дворцах, принадлежащих мифическим французским аристократам, английским джентльменам и швейцарским часовых дел фабрикантам.