И восстанет мгла. Восьмидесятые - [30]

Это-то превыше всего и не нравилось Алеше — все движения дедушки происходили за утлой стенкой с дверным проемом, завешенным шторкой, так что он слышал из спальни каждый звук и до утренних сумерек не мог заснуть.

Панаров тоже осоловел от водки, выпитой почти без закуски, ибо «или я ем, или я пью», и что-то невнятно бормотал своей матери заплетающимся языком, по-детски склонив голову к ней на плечо. Трезвыми оставались лишь Надежда, целый вечер прикладывавшаяся губами к одной и той же рюмочке, да Вера Андреевна, пившая наравне с мужчинами, но никогда не пьяневшая.

Ее второй сын, Владимир, высокий, хорошо сложенный блондин с красивыми голубыми глазами, «не в Панаровскую породу», как любила она подчеркнуть с многозначительной улыбкой, отслужив армию во внутренних войсках, устроился работать в милицию в области, в Саратове, женился на симпатичной, под стать ему, ладной фигурой и ростом, медновласой Софье и родил сына Вадика, двоюродного брата Алеши.

Из-за того, что младший больше походил на нее, Вера Андреевна, видно, и любила его сильнее. Денежные переводы с пенсии неизменно отправлялись именно в его семью. Надежда имела тому свое объяснение: «Я все время ору, лаюсь, чтоб она моего не спаивала, а Сонька с ними пьет и привечает ее. Алкаши они там все…»

Тусклое серое утро после вчерашнего застолья началось с того, что бабушка достала потертый коричневый кожаный кошелек с хромированной защелкой, вынула трешку и попросила: «Толик, сбегай в магазин за кислушкой».

Тот с готовностью исчез и воротился с авоськой, растянутой почти до пола зелеными бутылками с дешевым сухим вином.

Поправив здоровье, Вера Андреевна отправилась «промять ноги», взяв с собой внучка. Алеше не очень нравились подобные прогулки вдвоем — во время них заново велись лицемерные разговоры на тему его любовных предпочтений по отношению к бабушкам.

После трех дней вынужденного гостеприимства Надежда, как обыкновенно, не вынесла, и загостившиеся бабушка с дедушкой в замешательстве, торопливо и с неудовольствием, засобирались в обратную дорогу домой. Панаров, обиженный нехлебосольностью жены, взял на заводе «за свой счет» и, надувшись, молчком покидал в сумку свою одежду из шифоньера.

— Дочк, ты таблеточки мне не забыла купить? — заискивающе полюбопытствовал Василий Архипыч, мелко трясущимися руками застегивая пуговицы на несвежей рубахе.

— Не забыла, коробки уже свекрови передала, — неприязненно ответила Панарова. — Меня скоро в аптеке на заметку возьмут.

— Вот и ладненько, вот и умница! — суетливо похвалил ее свекор и заспешил прочь из комнаты.

Алеша не дивился хмурому отъезду отца. Уже случалось, что мама снаряжала ему полный чемодан вещей вперемешку с пожеланием, чтобы тот никогда не возвращался. Поначалу мальчик очень пугался — он не хотел оставаться без папы. На очи наворачивались слезы, в горле застревал ком, было горько и необъяснимо, отчего папа не замечает его, не обращает на него внимания и уходит насовсем, даже не попрощавшись, не обняв, не сказав напоследок, что любит.

Через неделю, однако, папа возвращался — осунувшийся, синюшный, небритый, с тем же охровым чемоданом из грубоватой искусственной кожи. Следовал шумный ритуал встречи — с притворным удивлением, наигранным неприятием, обличением запойного пьянства семьи непробудных алкоголиков, обвинением свекрови в спаивании собственного сына — постепенно к ночи утихавший, после чего родители спали вместе.

Со временем Алеша свыкся с повторявшимися на один лад семейными драмами и понял, что ни в словах, ни в решениях взрослых не бывает ничего окончательного и бесповоротного. Озадачен он был лишь кажущейся искренностью фраз и эмоций — в детсаду для него представлялось большой морокой изобразить в театральных сценках понарошку плачущего кота иль зубасто рассерженного волка.

Взрослые были сложнее, чем Алеша себе представлял поначалу.

Глава 21

Дальнейшая жизнь подтвердила, что поводов для тихого изумления взрослые предоставят ему еще много. Недели через две после очередного возвращения блудного отца из Новиковки, придя домой под вечер от Павлушки, где он замечательно провел время, играя с дядей Гошей в стрелковый тир, искупавшись в чистой срубовой бане, топившейся по-белому, сообща с другом и его папой, испробовав с хохотом мягкого дубового веника на жарком березовом полке и душистого липового чая со свежими домашними «мадденками» и луговым медом в просторном сосновом предбаннике, Алеша неожиданно обнаружил в передней тетю Наташу, безотрадно сидевшую, сжав ладони узкими коленями и ссутулившись, в углу разложенного и наспех застеленного цветастой простыней дивана. Поблизости, у стены, стояло два габаритных чемодана.

Обычно тетя Наташа заливисто смеялась и щебетала в гостях, в этот же раз она едва заметила вошедшего племянника, утирая батистовым платочком горючие слезы с влажно-сапфировых глаз.

— Тетя Наташа, здравствуй! — вежливо обратил на себя внимание мальчик. — Ты к нам в гости пришла?

— Алеша, тетя Наташа немного устала, и неможется ей, — услышал он скорбный глас мамы за спиной. — Иди на кухню, вымой руки, сейчас кушать будешь… Она у нас поживет.