И восстанет мгла. Восьмидесятые - [24]

Шрифт
Интервал

Социализм неуклонно, стремительно и триумфально побеждал на планете с разной скоростью и кое-где, поближе к сердцу великого государства, очевидно, порядочно запаздывал.

Глава 18

Из вынужденной деревенской ссылки Алеша воротился совершенно другим человеком: умудренным жизнью, новыми знаниями и полезным опытом, заметно повзрослевшим. По крайней мере, так ему казалось.

С первыми колючими осенними дождями, принесшими прохладу и предвестие близких перемен в воздухе, несмотря на обманчивость еще по-летнему жаркого золотистого полудня и пока едва уловимый грустный полынный запах тления выжженной летним зноем травы да созревших семян в бурых зонтиках аниса, Алеша перешел в последнюю, предшкольную группу детсада.

На утренних занятиях он с интересом обнаружил, что большинство детей в группе не умеет читать и даже не знает всех букв. Впервые в жизни его кольнуло незна-мое приятное чувство превосходства. Он стал время от времени задумываться о том, что непохож на других — окружавших, беспокоивших и подчас попросту донимавших своим присутствием на границах его собственного мира.

Панаров с выражением читал ребятам вслух сказки, стишки и детские рассказы во время послеобеденного тихого часа — шестилетки уже не желали спать днем, и воспитательницы усаживали мальчика на плюгавый детский стульчик у кроватей и давали в руки какую-нибудь книжку.

Умение бегло читать, однако, авторитета в коллективе ему не прибавило. Впрочем, он к этому и не особо стремился. Достаточно было того, чтобы его пореже донимали.

Во время прогулки после полдника Алеша втихомолку играл — как обычно, в одиночестве — в маленьком зеленом фанерном домике.


Извне доносились возбужденные крики, галдеж горластых мальчишек. Они всегда шумливо и безумолчно галдели на прогулках, но в этот раз как-то нахальнее и злее. Все облепили в рядок высокий забор детсада, держась руками за штакетины и вжимая вихрастые головы в зазоры между ними, несколько самых бойких сорванцов даже взобрались наверх и стояли на поперечных жердях, придерживаясь одной рукой за доски и размахивая другой.

Мальчики дразнили кого-то там, снаружи: гомонили, горланили невразумительное «чича, чича», гримасничали — и были очень довольны своим единством и сплоченностью стаи юных гамадрилов.

Алеша осторожно высунулся в крошечное оконце детского домика и заприметил метрах в десяти за оградой странную группу чужих детей — судя по росту, разного возраста, курчавых, черноволосых и как-то диковинно одетых. Дети тоже оживленно жестикулировали и выкрикивали в ответ что-то неразборчивое гортанными голосами.

Вдруг, видно, по команде старшего, пять-шесть из них быстро обособились от группы и с разбегу, залпом, метнули в сторону детсадовцев куски крупного щебня. Это было последнее, что увидел Алеша. Что-то тяжелое ударило его в лоб и отбросило к дальней от оконца стенке домика. Никто из ребят не заметил случившегося с ним — они разом соскочили с изгороди и с воплями бросились врассыпную, подальше от зоны поражения, чтобы через минуту забыть о случившемся и заняться более значимыми вещами.

Когда Панаров, пошатываясь, выбрался из домика и направился к своим, его воспитательница, сидевшая на крытой веранде метрах в сорока, испуганно вскрикнула. Все лицо и одежда мальчика были залиты кровью, текшей из рваной раны на лбу. Слипшиеся веки насилу открывались.

Алеша почти не чувствовал боли — его лишь слегка подташнивало, и что-то теплое все время заливало глаза и норовило затечь в нос, он стирал это ладошкой, однако липкая жижа снова стекала вниз по бровям.

Изумленные женщины запаниковали. Они суетились, вразбивку бестолково кричали на детей, по многу раз допытывались у окровавленного ребенка «что с тобой, ты упал с горки?», но тот не помнил и молчал.

Его отвели в медпункт, где пожилая сестра промыла рану, остановила кровь, выстригла волосы, обработала края остро пахнущей жгучей жидкостью и замотала голову толстым слоем ваты и бинтов.

— У него края нужно сшивать, — хмуро заявила приземистая, грузная женщина в не совсем белом, заношенном медицинском халате. — Надо звонить в скорую и вести в больницу, на хирургию.

— А что мы родителям скажем? Это же под суд! — жестко впившись пронзительными глазами из-под массивных очков, возразила заведующая — высокая костистая женщина с грубоватыми чертами лица, выкрашенная в яркий рыжий цвет. — Вы куда смотрели, Софья Петровна? — обратилась она к подчиненной.

Воспитательница стояла молча, как провинившаяся школьница, расправляя складки на обвисшей юбке и не поднимая глаз.

— Надобно быстро выяснить у детей, что случилось. Ведите в мой кабинет хулиганов из группы, надавим на них, — распорядилась заведующая и досадливым отрывистым жестом отослала расстроенную Софью Петровну прочь. — В скорую звонить не будем пока. Кровь больше не течет? Детский организм — заживет и так. Лишние записи в книге регистрации вызовов и в карте хирурга — только зацепки для проверки, а то и для прокурора.

— Он сказал, что его тошнит, — подавляя растущее внутри возмущение, заперечила медсестра.

— Ничего, пройдет, — авторитетно заверила начальница. — Дайте ему таблетку от головы, и пусть посидит здесь у вас под наблюдением до прихода мамочки.


Рекомендуем почитать
Автомат, стрелявший в лица

Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…


Сладкая жизнь Никиты Хряща

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Контур человека: мир под столом

История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.


Женские убеждения

Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.


Ничего, кроме страха

Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».