И тогда я солгал - [50]

— Языка взять?

— Кое-что посерьезнее.

Еще два дня за линией фронта, в приятном местечке. В окопные вылазки обычно назначают за два часа, когда ты уже на передовой. Я задумался, что такого особенного будет в этот раз. Двухдневная подготовка… Наверное, больше вероятности, что мы сложим головы. И тогда я подумал: почему нет? Все равно меня где-то поджидает смерть. Может быть, не здесь, не сейчас. Я был осторожен, насколько мог, но это ничего не меняло. Я не хотел искушать смерть, пытаясь ее перехитрить. В том, как я себя убеждал, была своя логика. Но еще глубже я сознавал, что если Фредерик пойдет в ночную вылазку, то и я пойду тоже. От мысли о вылазке у меня скручивало кишки, но я к этому привык.

— Никогда не знаешь, вдруг еще до Сутинского взгорья мы получим ранения и отправимся домой, — сказал я.

— Черт бы побрал это Сутинское взгорье, — откликнулся он. — Так ты пойдешь со мной, мой кровный брат?

— Похоже на то.

— Вот так славная штука!

Я удивился. Но потом вспомнил: однажды утром, когда мы вместе шагали через холмы, а вокруг наплывала мгла, я рассказывал ему про Пипа и Мэгвича, и ему так понравилось, что я принялся вспоминать еще и рассказал, как Джо и Пип за ужином обкусывали ломти хлеба с маслом и показывали друг другу, а потом Джо послал Пипу, который считал себя почти джентльменом, весточку: «Вот так славная штука!»

Те дни исчезли, словно дым. Но Фредерик был настоящим, даже в призрачном сумраке сада. Он всегда был более настоящим, чем другие. Вот он водит палочкой по земле, чертит линии, а потом стирает, как будто у него не сходятся какие-то суммы. «Не входят ни любовь, ни свет…»

Я прикасаюсь к его руке, чтобы возвратить его из тьмы, в которую он удалился.

— Все хорошо, парень? — спрашиваю я.

— Все хорошо? Господи! — Он отталкивает мою руку. — Хватит с меня! Хочу выпить!

Человек пил, если у него имелись на это деньги. Это было естественно, учитывая, где мы находились. Я вспомнил то красное вино, которое мы стащили из погреба мистера Денниса, а потом вылили на землю, потому что нам не понравился его вкус.

— Ты и так слишком много пьешь, — сказал я.

— На что это ты намекаешь, черт побери? — Он сильно толкнул меня.

Я этого не ожидал и растянулся на земле. На гравий падать было еще ничего, но затылком я ударился о каменное ограждение и так сильно прикусил язык, что рот мне залила соленая кровь. Вкус у нее был, как у железных опилок. Я перевернулся на бок, харкнул, сглотнул, харкнул еще раз. Фредерик кинулся ко мне, принялся меня поднимать, спрашивая, как я себя чувствую и хорошо ли вижу. Вокруг было так темно, что его вопрос звучал по меньшей мере глупо. В лицо мне веяло его дыхание, жаркое и частое. Его ладони крепко обхватили мое лицо.

— Ты меня слышишь?

Я что-то промычал.

— Господи… — сказал он. — Когда я услышал, как твоя голова хряснулась о камень, то подумал, что убил тебя. — Его рука скользнула мне по затылку. — У тебя кровь.

— Ничего, — пробормотал я неразборчиво, потому что кровь наполняла мне рот.

Было больно, но почему-то хотелось смеяться. Забавно: мы с Фредериком деремся, а вокруг война… И не меньше, чем смеяться, мне хотелось, чтобы его руки и дальше держали меня. Я не хотел, чтобы он разжимал объятия.

— Пустомеля, — облегченно произнес Фредерик. — Наверное, у тебя башка из железа.

— Выстрели в упор, так пуля расплющится.

Мы засмеялись. Он поставил меня на ноги и продолжал поддерживать, когда мы двинулись к выходу, и я ощутил, что от него несет выпивкой, как и от меня. Я чувствовал себя пьянее, чем за весь предыдущий вечер. Не знаю, что тогда произошло — наверное, наши лица приблизились друг к другу. Я почувствовал вкус своей крови, а потом — его губ, его слюны, и этот вкус показался мне уже знакомым, потому что я хорошо знал его запах. Как будто мы вышли из одной утробы. Какой приятный у него вкус. Сами по себе мы ничего не значим, ни я, ни он. Если я хочу остаться собой, мне нужен он.

Мы расцепились, и я попытался разглядеть его лицо, но оно было скрыто тьмой.

— Чертов пустомеля, — проворчал Фредерик. Положил ладони мне на плечи и слегка встряхнул меня, как будто говоря: «Вот ты где!» Я слышал его дыхание. Я подумал, не испачкался ли он ненароком в моей крови. Мы давно уже были кровными братьями. Мы принадлежали друг другу, я знал это наверняка.

— Я за тобой присмотрю, — сказал я, сам не зная почему. Ведь вылазку возглавит он, а не я.

Снаружи донесся крик. Лишь спустя мгновение я понял, что выкликают мое имя.

— Дэнни! Дэ-э-эн-н-н-и-и-и!

Пора было возвращаться к остальным. Они не прекратят кричать, пока не найдут меня, опасаясь, что я где-нибудь свалился пьяный и рискую нарваться на выговор.

— Дэнни! Дэ-э-эн-н-н-и-и-и! Ты где, парень? ДЭ-Э-ЭН-Н-Н-И-И-И!

Мне не пришлось говорить Фредерику: «Подожди здесь, я не хочу, чтобы нас увидели вдвоем». Он отступил к стене в темноту, и я увидел язычок пламени, когда он закурил. Думая о сигарете у него во рту, я вышел из сада сквозь деревянную дверь и направился во внешний мир.

13

Выполнение малозначительной задачи нецелесообразно в большинстве случаев, если противник оказывается предупрежден и подготовлен.