И тогда я солгал - [34]

Фредерик как будто бы улыбался, но я знал, что такова особенность его лица, необычное строение черепа. Кожа у него смуглая. В школе его называли индейцем, и он подыгрывал, показывая, как надо прокладывать дорогу сквозь пришкольные леса и разводить огонь из пригоршни сырых щепок. Может быть, в нем отчасти текла испанская кровь, ведь именно у этого побережья были потоплены корабли Непобедимой армады. У Фелиции были такие же черные волосы, но кожа бледная.

— Расскажи какое-нибудь стихотворение, — попросил он, но мне не хотелось. Мне было достаточно того, что Фредерик рядом.

Он подал мне сигарету, и я глубоко затягивался, пока меня не затошнило. Возвращение предстоит долгое. Нам повезет, если фермер не хватится своего пони. Он задаст нам трепку, если поймает. Возможно, мы успеем домой раньше, чем хлынет дождь, но нет ни луны, ни звезд, все затянуто облаками. Нам лучше идти по белеющей большой дороге, нежели пробираться тропинками через поля.

— Давай переночуем тут, в скалах.

— Дождь собирается.

— Мы можем соорудить укрытие.

Я никогда ни в чем не завидовал Фредерику. Мне не хотелось ничего, чем обладал он, поэтому я размышлял обо всем этом вполне спокойно: Альберт-Хаус, школа, темная комната, в которой они с Фелицией проявляли фотографии, запах еды в прихожей… Иное дело — грамматическая школа. Она была совсем рядом, и мои знакомые мальчики туда ходили. Открылась она в тот год, когда мне исполнилось одиннадцать, в январе. Тогда я уже семь месяцев работал. Время, когда я был школьником, казалось мне очень далеким. Работа в Мулла-Хаусе, хотя и тяжелая, не особенно занимала мои мысли, но по утрам и вечерам очень много времени уходило на дорогу. Я прочел «Очерки Боза» из библиотеки мистера Денниса. Мальчишки вроде меня ходили на работу по многолюдным мостовым, направляясь из Камден-Тауна или Сомерс-Тауна к Чансери-лейн. В голове у меня имелся свой Лондон, составленный из карет и повозок, прибывающих к Ковент-Гардену, который я представлял себе совсем как рынок в Саймонстауне, только больше. Мальчишки носились сквозь густой туман, полицейские отпихивали пьяных, на станциях толпились конюхи, наемные извозчики и мальчишки моего возраста, работавшие, как я, но в больших шляпах не по размеру и грязных белых штанах. Многие из этих сцен я помнил наизусть. Все стихи, которые я заучил, тоже хранились в моей памяти. Шагая в Мулла-Хаус, я читал нараспев под топот собственных ботинок:

Ассирияне шли, как на стадо волки,

В багреце их и в злате сияли полки,

И без счета их копья сверкали окрест,

Как в волнах галилейских мерцание звезд.

Во время чтения я посмотрел назад. Я стоял на вершине холма и видел ложбину, в которой располагался город, а дальше — зимнее море, как мне думалось, гораздо более синее, чем любые галилейские волны. Над чашей залива расплывчато виднелся маяк, а на севере земля вздымалась бугром. Я был ассириянином.

Словно листья дубравные в летние дни,

Еще вечером так красовались они;

Словно листья дубравные в вихре зимы,

Их к рассвету лежали рассеяны тьмы.

Там, где я жил, никаких дубрав не было. Вместо листьев я воображал, будто в воздухе носится что-то похожее на клочья пены, срываемые в бурю с гребней волн. На другой день снова становилось тихо, и трудно было представить, как накануне ярилось море. Я думал, что нечто подобное бывает после битвы.

Ангел смерти лишь на ветер крылья простёр

И дохнул им в лицо — и померкнул их взор,

И на мутные очи пал сон без конца,

И лишь раз поднялись и остыли сердца.[20]

Ангел смерти, наверное, был похож на сарыча, что кружит в небесах над долиной в поисках пищи. Но я знал, что кролики, которых хватает сарыч, уже не поднимаются. Только визжат, а после того, как птица насытится, повсюду валяются ошметки меха и лапы с когтями.

Я знал наизусть больше ста стихотворений, не говоря уже о церковных гимнах, которые я тоже запоминал с лету. Я пробегался вверх-вниз по записным дощечкам своей памяти, будто по лестнице. Имена английских королей и королев вздымались у меня в уме, подобно знаменам: Эдуард, Эдуард, Эдуард, Ричард, Генрих, Генрих, Генрих, Эдуард, Эдуард, Ричард, Генрих, Генрих, Эдуард, Мария, Елизавета, Яков…

Однажды ранним утром я подошел к повороту на Мулла-Хаус, но не остановился. Вместо этого я направился дальше по дороге, ведущей в Саймонстаун. Путь был далекий, но я добрался до грамматической школы к тому времени, когда ученики приходили на занятия. Я околачивался у ворот и наблюдал, как собирались ребята. Они не замечали меня. Казалось, будто они сотнями стекаются со всех сторон, и я подумал о Нагорной проповеди, о том, что тогда, наверное, было такое же утро, а февральское солнце резко светило и обновляло все вокруг. Даже в нашем городке толковали о новой грамматической школе и о ребятах, которые туда пойдут. Но говорили, что за учебу надо платить два фунта в триместр. И еще нужны деньги на школьную форму.

Я могу туда пойти. Тем, кто достаточно умен, назначают стипендию, которая покроет расходы на обучение, а я всегда был самым умным в классе. Я смогу наверстать все, что упустил за месяцы, проведенные в Мулла-Хаусе, и выдержу экзамен на стипендию. Но жалованья в грамматической школе не будет.