И так же падал снег - [20]

Я одеваюсь, прислушиваясь к голосам на улице. Витька Титов с Салаваткой уже во дворе. Но не решаются мне позвонить — как условлено — «три коротких», и не свистнут в два пальца: люди по двору ходят: «Христос воскрес!» — «Воистину воскрес!» Религиозный праздник — и тут не разойдешься.

Вчера мы амбарную крысу ловили. Бегает она от одного порядка дровяников к другому, идет по прямой через весь двор — и ни на шаг в сторону не свернет, словно ее кто за невидимую ниточку тянет. И никого не боится. Обступили мы ее с двух сторон, бежим рядом: она скалится на нас — зубы мелкие, острые, спина рыжеватая, горбом. Не крыса, а какой-то хищный зверек! Уже до середины двора добежали, видим: спускается с нашей лестницы бухарский кот. Витька Титов оторвался от нас, схватил его в охапку — и назад.

— Бросай его на эту шельму! — кричали мы. — А то нырнет она в свой лаз — ищи-свищи!

Витька подбежал и, улучив удобный момент, бросил кота прямо на спину крысы. Не успели мы глазом моргнуть, как она скинула его с себя — и кот в один миг очутился на крыше. С площадки третьего этажа заорал на нас бухгалтер Григорьев:

— Хулиганы! Уши надеру, если еще раз увижу, как вы моего Ваську мучаете!

— А мы не мучаем. Мы думали — он настоящий кот! — закричали мы в ответ.

— Думали-думали! Ишь чего придумали!..

Испортил он нам все, этот тип. Живет один, ни с кем не якшается, только носится со своим бухарским котом. А он никуда не годится, этот неженка. Крыса ему как поддала, так он и улетел!..

Терпеть мы не можем этого бухгалтера Григорьева. А я его за версту обхожу. В прошлом году он приходил к моей матери свататься. По такому случаю мать накрыла стол новой скатертью, испекла пирожки с мясом. Уселись мы втроем — чинно-благородно. Я гляжу на него исподлобья, он косится на меня, не может прямо в глаза мне смотреть. Мать угощает его пирожками. Двумя пальцами, оттопырив мизинец, он берет один пирожок, кладет его в свою тарелку. «Словно дамочка — пирожное. Ну, я тебе испорчу аппетит!» — И я начинаю вилкой стучать по пустой тарелке, дробь выбивать. У бухгалтера Григорьева пятна выступают на лице.

«Так. Хорошо! Чего бы еще придумать?»

Беру пирожок, откусываю с уголка — и чавкаю, «как поросенок».

Новоявленный жених перестает жевать, откидывается к спинке стула.

— Гоша! — одергивает меня мать. — Как ты ведешь себя за столом?

Я пожимаю плечами.

— Должен вам заметить, — обращается к моей матери бухгалтер Григорьев (просто Григорьевым или по имени-отчеству никто у нас во дворе его не звал. И он сам настаивал, чтоб его звали именно так: «бухгалтер Григорьев». Он служил в банке). — Ваш сын…

— Да? Что — мой сын? — мать как-то вся подобралась, выпрямилась на стуле, вскинула голову. — Слушаю вас, Константин Яковлевич.

— Должен вам заметить, — повторил со значением бухгалтер Григорьев, — сынок ваш, видимо, трудный ребенок. Придется что-то предпринимать, — он пошевелил пальцами правой руки, как бы нащупывая витающую рядом мысль. — Придется…

Что «придется» — уже не удалось мне узнать. Мать поднялась из-за стола и четко проговорила:

— Ради своего ребенка я и приняла вас, Константин Яковлевич. А раз так, то вот — бог, а вот — порог!..

С тем и ушел бухгалтер Григорьев, а я запрыгал на стуле:

— Вот это — да! Нашелся жених! Расселся тут…

— Не говори так, Гоша! О старших так не говорят!..

— Да какой он — «старший»? Всем известно, что он старый фраер!

— Откуда у тебя такие словечки? — нахмурилась мать. — Все с улицы тащишь!..

— Ты не расстраивайся! — взял я ее за руку. — Отца я себе уже нашел.

— Как нашел? Где?

— Да в слободе! — сказал я. — Когда к бабушке ездил. В Кривом переулке живет. У него такая фартовая голубятня! И турманы есть, и чайки, и даже почтовые!..

— Нет, — сказала мать. — Голубятник нам не подходит, Гоша. Нам нужен серьезный человек, чтоб был тебе настоящим отцом.

И нашелся «настоящий отец». Прошлым летом пришел к нам в гости художник. Усадил меня рядом с собой и быстро нарисовал на тетрадном листе клубнику: две крутобоких ягоды с листочками. Я тут же соскочил со стула и с этой картинкой побежал на улицу. Во дворе меня окружили ребята, с удивлением рассматривая нарисованную клубнику, похожую на настоящую, как «две капли воды».

— С-счастливый ты! — позавидовал тогда Витька Титов. — К-к нам вот з-заходил один с-сапожник, так м-мать его выставила з-за дверь!

— И моя мать выставила одного за дверь! — сказал я. — А этого мы уж не упустим!..

Потом я узнал, что мой отчим не из тех художников, которые рисуют картины, а «художник своего дела», как говорил дядя Петя, когда поднимал рюмку, поздравляя за нашим столом новобрачных. Дядя Петя и сам называл себя художником, и портного Василия Ивановича по-прозвищу «Попочка-с-ручечкой», и маляра Николая Васильевича. Мой отец оказался художником-закройщиком, но это не меняло сути дела, а я уже был объявлен сыном художника и считался во дворе счастливчиком, которому здорово повезло: ни у Витьки Титова, ни у Ваньки-драного — ни у кого из них не было отца. Не было его даже у Германа Федорова — нашего коновода и вожака, перед которым мы все преклонялись. Вот ему бы — в первую голову — отца! А выпало такое счастье мне…