И так же падал снег - [108]

Оазис появился неожиданно. Полоса дороги вдруг оборвалась, горизонт опустился, и внизу, под уклоном, открылся лиман. Зеленым пламенем горели у воды рощицы, стелилась изумрудная трава, как что-то очень редкое и драгоценное в этих местах.

— Вот, — сказал Иваныч, встав в позу римского консула, — смотрите! Небольшая лужица, а уже — жизнь! Под этим солнцем, если бы влага была, из любой палки вырос бы апельсин…

Здесь волжский лиман кончался маленькими узкими заливчиками с золотыми плешами песчаных островков. А дальше, вправо, все больше раздаваясь в берегах, лиман сливался с горизонтом. На той, более крутой, стороне начинался кустарник, за которым виднелись высокие дерева. Возле нас по песчаному мысу сновали трясогузки и бегали вперегонки голенастые кулики. Где-то в чаще оазиса раза два щелкнул дрозд — совсем небывалая птица в этих краях.

— Слыхали? — спросил многозначительно Иваныч. — Это все вода! Поднять бы матушку-реку, залить водой низину, были бы, я вам скажу, такие луга да пастбища!..

Крутицкий вытянул из чехла спиннинг и ловко забросил блесну на середину залива. Цепким взглядом знатока он проследил за ее полетом и остался доволен: блесна прочертила в воздухе светлую дугу и со шлепком погрузилась на дно. Заброс был мастерский, но жилка вяло легла на воду и повисла с конца удилища без всякого натяжения.

— Ерунда! — с досадой сказал инженер. — Мелководье. — И, смотав катушку, стал расчленять удилище. — За двести километров …киселя хлебать! Оазис! — И, бросив уничтожающий взгляд на Иваныча, решительно зашагал к своей машине.

Мы почувствовали себя в какой-то степени тоже виноватыми в неудаче инженера, поскольку всю дорогу поддерживали энтузиазм Иваныча — нашего егеря.

— А ведь хорошо здесь? — кося глазом на машину Крутицкого, сказал Иван Иванович. — И вода, и кусты, и спрятаться есть где…

Он явно пытался спасти свое положение, и всем было неловко за него.

— Да, конечно же, хорошо! — воскликнула вдруг Вера Павловна. — Не обращайте на него внимания!

Она быстро сбросила с себя платье и побежала к воде.

— Пока вы налаживаете костерок, я сумею обернуться, — сказал Иваныч, — тут километра три, не больше.

Он подошел к «пикапу», вытащил из кузова вещевой мешок, вытряхнул из него все содержимое и деловой походкой по закромке залива, по сырому песку зашагал в хутор, где жили рыбаки.

Крутицкий, ссутулившись, сидел на подножке «Волги» и провожал глазами Ивана Ивановича…

Поднимая веселые бурунчики у ног, мы бежали по мелководью — на голос чаек, которые взлетали над широким заливом. Нам не терпелось скорее окунуться в воду, уйти с головой в прохладную, обволакивающую глубину.

Вдруг Вера Павловна отчаянно замахала руками, а к ней по песку, высоко задирая ноги, бежал Крутицкий и размахивал на ходу пестрым платьем. И мы услышали над головой тягучий стон и сразу же окунулись в воду. Комары мгновенно облепили нам глаза, нос, уши, и пришлось нырять. Вынырнув и почувствовав под ногами дно, я увидел большие, смешливые глаза Веры Павловны, а потом мерзкую живую кисею на ее шее и груди. Крутицкий, оставив на песке платье, бежал к своей машине и закрылся в ней.

И даже у костра не было спасенья. Из-под каждого листа, как из засады, летели на нас целые эскадрильи сухих и беспощадных паразитов, а над головой висел огромный аэростат их воздушных сил. Мы решили отступить и собирались, как по боевой тревоге. Крутицкий помахал нам рукой, и его машина, побуксовав на песчаном склоне, с ревом вырвалась в степь. Мы дожидались Иваныча. Он пришел с вещевым мешком, из которого торчали перламутровые хвосты судачков…

В хутор вернулись уже ночью. Иваныч нашел фонарь, и мы приспособили его на шест. Составили столы, и вот теперь сидим здесь и просим у Полины Ивановны «жидкой закуски». Наша повариха всю рыбу вывалила в один котел и теперь выжимала половником из густой судаковой массы пряную вьюшку. Разварившуюся рыбу есть никто не хотел.

Во дворе было глухо и душно. Фонарь облепили ночные бабочки, они трепетали у огня, как у жертвенника, и сбрасывали с крыльев пыльцу к нам на стол.

Над столом плавал размеренный мужской говор. Речь шла опять о воде, о засухе. Потом вдруг заговорили об охоте. Все меньше и меньше становится сайгаков в степи: браконьеры на легковых машинах настигают табун и гонят его, пока сайгаки не упадут от усталости. А потом, лежачих, бьют из ружья.

Я узнал, что весной в степи поднимаются травы, все цветет вокруг и красота неописуемая. А я все видел беркутов над спекшейся от солнца землей, эти темные шапки на телеграфных столбах, готовые сорваться, чтобы накрыть маленького зверька, вышедшего из норы, и не мог представить ни одного цветка среди верблюжьей колючки…

Я посмотрел на Веру Павловну и уловил в ее глазах какую-то отрешенность, которая стала подкрадываться и ко мне, подмывая меня встать и куда-нибудь деть себя в этой душной ночи.

И вот мы стоим посередине двора, интуитивно отыскивая друг друга, и смотрим на звезды. Немножко кружится голова. Я держу Веру Павловну за руку, держу крепко, потому что кругом темно, и если она отойдет хоть на шаг, то придется искать ее, как в игре в жмурки, а может быть, даже звать…