И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман - [30]

Он опять замолчал. Кивал головой. Думал. Вспоминал давние, давно прошедшие времена.

— А нынче лошадей больше не осталось, и объезжать больше некого. Повсюду трактора, повсюду машины; и кто я нынче — последний человек. Нынче меня в расчет не берут, ни во что не ставят, а почему, потому что сижу сиднем, сижу сложа руки. И нынешние никто уж и не припомнит, когда я всех что ни на есть лошадей объезжал, всех что ни на есть мулов. Задиру, Кубика, Алмаза, Иова. Тигра, Тони, Салли, Точку, Везунчика, Кору, Джона-Зазнайку, Лотти, Хэтти, Птаху, Рыжего, Бесси, Придурка, Лину, Мистера Баскома. Для доктора Моргана я объездил Шлепанца, Комарика, Ролана. Всех их, всех до одного, я объездил. Нынешние-то, они ничего и не помнят. Но я — я помню. Все помню. И кто меня моего дела лишил — знаю.

— А что такое прогресс, ты знаешь? — спрашивает его Мейпс, а сам снова утирает лицо и шею.

— Какое мне дело до прогресса? Мое дело лошадей объезжать, — говорит Янки.

— Да тебе сейчас и под страхом смерти лошади не объездить, — говорит Мейпс. И платок обратно в карман сунул. Платок из белого сделался совсем серый, замызганный.

— Ваша правда, может, мне сейчас лошади и не объездить, — говорит Янки. — Но, может, потому я его и застрелил, что я из-за него лошадей лишился.

— Возьми его слова на заметку для протокола, — кинул Мейпс через плечо Гриффину.

— Будет сделано, — говорит Гриффин. — Янки. Я-н-к-и…

— Сильвестр Джей Бэттли, — говорит Янки. — И ты уж будь ласков, и Сильвестр и Бэттли напиши без ошибок, если, конечно, сумеешь. Пусть моим родичам там, на севере, лестно будет, когда про меня в газетах пропишут.

— И сколько мы еще, шериф, такое будем терпеть? — спрашивает Гриффин.

— Давайте скажите ему — сколько, шериф, — это Жакоб Мейпсу говорит. — Похоже, до этого недомерка еще не дошло, что к чему.

Мейпс остановил глаза на Жакобе и тут же к Гриффину повернулся.

— Поди свяжись с Расселом, — говорит, — проверь, там уже он или нет. Если там, скажи, пусть там и остается. Мы, как видно, отсюда не скоро выберемся.

Ну, недомерок и двинул к машине — штаны на заду мешком висят, зада-то у него и вовсе нет, на чем сидит только — неизвестно, а туда же, идет гоголем — берегись, мол, сейчас в тюрьму засажу. Да ему Кукиша и того не посадить, вздумай Кукиш ему отпор дать.

Поговорил по радио — и давай обратно во двор, докладывает Мейпсу: Рассел уже там, и Рассел, мол, передает, покуда все в порядке.

— Иди обратно, — Мейпс ему наказывает, — свяжись по радио с Хилли, вели ему патрулировать шоссе у въезда в Маршаллову деревню и никаких подозрительных типов сюда не пускать.

Недомерок вздохнул и пошел обратно, а сам все под нос себе бормочет.

Я на недомерка смотрел и потому не сразу заметил, когда Гейбл заговорил. Гейбл говорил так тихо, что только тот, кто рядом стоял, мог его услыхать. Поначалу я не его, а Гло услыхал. Слышу, она: "Побереги себя, Гейбл, — говорит, — у тебя больное сердце. Побереги себя".

Гейбл, он по другую сторону крыльца, рядом с Гло, стоял. Он не у Маршаллов — у Морганов в деревне жил. У Верзилина протока, в низеньком домишке — его из-за ветел и не видать. Он там жил бобылем уж лет пятнадцать, а может, и двадцать. Два раза в месяц по воскресеньям в церковь ходил. А больше его никогда и не видали. Так за ветлами своими, в Моргане, и жил. Ковырялся в огороде, цыплят держал и так из-за ветел своих и не выходил. Вот почему кого-кого, а Гейбла мы никак не ожидали увидеть нынче.

— Парню и всего-то шестнадцать годков, и не в своем уме, а его на электрический стул посадили, по одному слову девчонки этой белой, гольтепы этой. А ведь все знали ее как облупленную. Знали, что тут на реке у нее никто отказа не знал — хоть черный, хоть белый. А все одно его на стул посадили, поверили ей, что ссильничал он ее. А хоть бы и ссильничал, так ему и всего-то шестнадцать годков, и не в своем уме он к тому ж.

— Побереги себя, Гейбл, — Гло говорит. Руку протянула к нему, но не дотянулась — он далеко стоял.

— Позвонили нам и говорят: можете забирать его в одиннадцать, потому что в десять мы его убьем. Говорят, если хотите его сразу забрать, пусть гробовщик с черного хода стоит. И как только язык повернулся матери такое сказать? И как язык повернулся отцу такое сказать? Приходите, говорят, за ним к одиннадцати, потому что в десять мы его убьем, — и как только язык повернулся такое…

Голос у него пресекся, он замолчал. Я не стал на него глядеть. Вспоминал давние времена. Когда же это было — в тридцать первом или в тридцать втором, пожалуй что в тридцать втором. Тогда еще в сенате Хью Лонг[2] сидел.

Тут слышу, Гло опять говорит: "Поберег бы ты себя, Гейбл. Поберег бы".

— Рассказывали, они рубильник дерг-дерг, а ток не включается. А как отстегнули ремни и его обратно в камеру повели, он и решил, что уже помер и на небо попал. Брат Джек, монах, он там от цветных попечителем был, говорит, мальчик наш говорил: "Это я на небо попал, ей-ей? Это небо? Слышь, это небо и есть?" Говорит, мальчик наш говорил: "Здравствуйте, мистер такой-то. Здравствуйте, мистер сякой-то. Вы тоже попали на небо?" Говорит, он говорил: "Слава тебе господи, все позади. И вовсе не страшно было, только щекотно. И не больно ни чуточки". И тут, брат Джек говорит, они ему и сказали: "Нет, негр, ты еще не помер. Но дай только срок".