И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман - [25]

— Дальше не ходи, — говорит ему Кэнди.

— Надо же мне подойти к человеку, — говорит Мату.

— Погоди, — говорит Кэнди. — Я не шучу. — И так глянула на него, что он враз остановился, а тогда уж повернулась к Мейпсу. — Вы, Мейпс, не очень-то, — говорит, — распускайте руки. Это вам не Джеймсон. И не дядя Билли, и не Гейбл. Так что руки не распускайте.

— Да, это Мату, — говорит Мейпс. — Но я действую именем закона. А у него во дворе лежит труп. И это дает мне право допросить и самого Мату.

— Допрашивать допрашивайте, а руки не распускайте, — предупреждает его Кэнди. — Если хоть одну каплю его крови… — только и сказала. Ей и не нужно было договаривать.

— Я так думаю, он понимает, что вы не шутите. — Это Клэту с дальнего конца галерейки голос подал.

— И я так думаю, — говорит Кэнди, а сама не сводит глаз с Мейпса.

Потом протянула руку — помочь Мату с крыльца сойти. А на крыльце две из четырех ступенек провалились — они уж лет двадцать, если не двадцать пять, как провалились, и Мату завсегда с крыльца сходил без чужой помощи. Но раз уж Кэнди протянула ему руку, он на нее оперся, чтоб уважить ее.

А как сошел с крыльца, поклонился Кэнди и потом только повернулся к Мейпсу. Мату давно за восемьдесят перевалило, волосы у него сплошь белые, но он еще крепкий — что голова, что руки не трясутся. Мату встал против Мейпса — прямой, рослый, ружье к боку прижал.

— Как здоровье, Мату? — спрашивает Мейпс.

Про Мейпса много чего плохого можно сказать. Нрав у него крутой, рука тяжелая. Но настоящего мужика Мейпс уважал. А Мату был настоящий мужик, и его Мейпс уважал. А всех нас ни во что не ставил.

— Спасибо, шериф, хорошо, — говорит Мату. — А ваше как?

— Устал я, — говорит Мейпс. — Вот было надеялся порыбалить сегодня.

— Сказывают, нынче клев хороший, — говорит Мату. Голову вскинул, глядит Мейпсу в глаза. Он пониже Мейпса будет. Прямой, ну чисто жердь, да нет, не жердь, а столб. Старый столб, который в землю осел — хоть и не толстый, а крепкий: не клонится, не качается.

Мейпс глядел на Мату. Мейпс Мату любил. Они вместе охотились. На лесных кошек, на аллигаторов, на оленей. Рыбалили вместе. Мейпсу и выпивать у Мату в доме случалось. Он любил Мату. И теперь, когда с Мату приключилась беда и Мейпсу надо было Мату арестовать, он понимал, что не Мату в том повинен. Но Мейпс и то понимал, что Мату ни перед кем не пасовал. Видать, за то Мейпс его и любил. Мату, по его, был мужик что надо. Не чета всем нам.

— Вели им идти домой, Мату, — говорит Мейпс.

— Это, шериф, им решать.

— Если ты скажешь, чтоб они шли домой, они пойдут, — говорит Мейпс. — Скажи им, чтоб шли домой, не то быть беде.

— Мату, ты можешь не отвечать ни на какие вопросы, — говорит Кэнди. Как Мату с крыльца сошел, она от него ни на шаг не отходила. — Мейпс вправе забрать тебя в тюрьму, но заставить тебя говорить он не вправе, пока не приедет Клинтон.

— А я не прочь поговорить, — говорит Мату.

— Скажи им, Мату, чтоб сказали, кто убил, — говорит Мейпс. А на Кэнди и не глядит, глядит на одного Мату. И уважительно говорит с ним, как и допрежь говорил.

— Я его убил, шериф, — говорит Мату.

Мейпс кивнул.

— Я знаю, что ты его убил, — говорит. — Из всех из них у тебя одного хватило бы духу его убить. Но мне надо, чтобы хоть один из них это подтвердил. Пусть хоть один скажет, что его позвали сюда после того, как убили Бо.

— Не могу я их заставлять говорить, чего они не хотят говорить, — говорит Мату.

— Ты что, хочешь, чтобы кто-нибудь из них пострадал?

— Нет, шериф.

— Ты же знаешь, что теперь этого не миновать, знаешь, Мату? — спрашивает Мейпс. Это Мейпс на Фикса намекает, хоть Фиксова имени и не называет. И не так слова его про Фикса говорят, как глаза его.

— Мужику положено поступать, как он считает верным, — говорит Мату. — В том и отличие его от мальчишки.

— Верным, неверным — разве в этом дело, Мату? — говорит шериф. — Дело вовсе не в том. А в том, что многие пострадают. Ты ведь этого не хочешь?

— Нет, не хочу. Но им решать.

— Решать тебе, Мату, — говорит Мейпс. — Только тебе. И я тебя прошу, как мужчина мужчину, скажи им, чтобы шли по домам.

Мату обежал нас глазами. Уж не знаю, что он хотел сказать, только сказать ему ничего не дали.

— Не выйдет, шериф. — Это с дальнего конца галерейки Клэту подал голос. — На этот раз не выйдет.

Мейпс повернулся к нему.

— Кто это сказал? — говорит. Он слыхал, откуда крикнули, и знал, кто крикнул, но думал, что Клэту не сознается. — Кто это сказал, спрашиваю? — говорит.

— Я, — говорит Клэту.

Мейпс прикинулся, что никак не отыщет Клэту: вон, мол, народищу-то сколько. И хоть Клэту один в дальнем конце галерейки сидел, Мейпс все равно прикидывался, что не может его отыскать. А как отыскал, поглядел на Клэту — и долго так, зло глядел. Думал, если поглядеть на Клэту подольше, тот глаза и опустит. Только Клэту глаз не опустил. Сидел, ружье на коленях держал и глядел на Мейпса глаза в глаза.

— Какая муха тебя укусила, Клэту? — говорит Мейпс. — От кого, от кого, а от тебя не ожидал, что ты на неприятности будешь нарываться.

— В том-то самая неприятность для меня и есть, — говорит Клэту.

— В чем же это? — говорит Мейпс. И зло так глядит на Клэту, как только здешние белые умеют глядеть.