И снова уйдут корабли... - [21]

Жив человек! И его собаки живы! Нашли! Какие мы молодцы!

— Не сесть здесь Малевскому! — слышу голос Володи. — Мала льдина… Придется вертолет вызывать.

Мы снова разворачиваемся, максимально снижаемся, еще раз проходим над льдиной. А тот внизу все машет и машет. И как сохранил силы на такой всплеск восторга? Десять дней в море!

Теперь у нас другая задача: охотнику нужно сбросить продукты. Сброс должны выполнить мы с Володей. Из хвостового багажника механик вытаскивает железный, потемневший от ржавчины ящичек. Он именуется тревожно-уважительно: «Н. З.»— неприкосновенный запас. Ящик можно вскрыть только в самом крайнем случае — когда беда. Сейчас как раз такой случай. Спасительный ящик становится прикосновенным. Его задача: продлить человеку жизнь, дать ему силы дождаться помощи людей. Володя ножом вскрывает крышку ящика. Его движения торопливы, но четки. Крышка с трудом поддается, содержимое ящика вываливается на пол. Лицо механика перекашивается, губы становятся жесткими, как резина.

— Сволочи!

У наших ног — труха из галет, кусков сахара, комков соли, спичек, чая и почему-то гречневой крупы. Все перемешано, заплесневело, высохло — негодно к употреблению. Фляжка для спирта пуста.

— Эх, люди!

Оказался бы сейчас рядом с нами тот, кто снаряжал этот ящик, кто клал его в самолет в качестве спасительного «Н. З.»— вот, ребята, вам в случае беды! Сбросили бы мы этого подлеца сейчас с самолета в море, как преступника, заслуживающего высшую меру.

Хорошо, что от нашего бортового обеда кое-что осталось — хлеб, колбаса, консервы… Я нащупываю в кармане початую пачку сигарет — вдруг курит? — тоже сую в спальный мешок, куда Володя складывает продукты. Из пилотской выскакивает радист — в какой-то щели обнаружил плитку шоколада. Срывает с полки свое кашне — тоже сует в мешок, пригодится охотнику.

Мне никто не приказывает, но я сам понимаю, что так надо: пишу на листке своего блокнота записку: «Ты молодец, Рультен! Крепись! Мы тебя нашли и теперь уже не потеряем. Жди! За тобой придет вертолет. Привет от экипажа!»

Теперь главное точно сбросить мешок на льдину. Володя из багажника вытаскивает веревку, обвязывает конец ее вокруг пояса. Другой конец должен держать я — страховать, когда механик откроет дверь.

По вою моторов и по болтанке чувствую, что снизились до предела и снова держим курс к льдине. Льдина мала, все зависит от уверенности Володиной руки и прикидки нилотов с учетом скорости ветра и высоты. Задача непростая.

Я опустился на пол у противоположного борта, уперся коленями в кресло, натянул веревку. Володя стоит у двери, ждет команды из пилотской.

Минута, другая, третья…

— Давай!

Механик рвет на себя овальную металлическую дверцу, в проеме проступает проблеск моря, и в это же мгновение в салон врывается тугая, как плеть, струя ледяного воздуха, хлещет меня по лицу, шее, туго натягивает зажатую в моих руках веревку. Володя высунулся наружу по пояс, он без шапки, волосы его треплет ветер, кажется, будто голова в пламени. Туго натягиваю веревку — ветер запросто может сейчас унести нашего бортмеханика. Сила у ветра штормовая.

— Бросай! — слышу крик из кабины.

Володя свешивается над пропастью еще больше. У меня замирает сердце, веревка в руках натянута до предела, кажется, звенит, как стрела. Удержу ли?

— Попал! Попал! — Я и не пойму, откуда крик — из кабины или это ликует Володя, с трудом захлопывая дверь, которую пытается выдавить ветер. Справившись с дверью, механик падает в кресло, опускает в бессилии руки, выдыхает всей грудью:

— Ну, слава богу!

Лицо его красное, как помидор, — опалил ледяной ветер. Трет щеки пальцами и смеется. Я вижу серые глаза Войтова, он заглядывает из-за кресла в наш салон и тоже смеется.

— Черт возьми, все-таки дело сделали!

Остается завершить, как положено, операцию. Возвращаемся к континенту, добравшись до кромки берега, снова поворачиваем к океану и идем к «нашей» льдине — привязываем координаты к берегу, чтобы вертолету попроще отыскать охотника. Отыщет запросто! Теперь уж никуда Рультен от нас не денется!

Сделав прощальный разворот над льдиной, идем на аэродром.

В автобусе, который везет нас с аэродрома в гостиницу, Войтов с невозмутимым лицом, вроде бы между прочим, спрашивает:

— Ну, как, набрал для «Правды» материальчик!? Не зря же летали!

— Конечно, набрал! — тороплюсь заверить я. — Напишу непременно. Не волнуйтесь.

— А я и не волнуюсь, — иронически кривит губы командир «Ила». — Писать-то и не о чем. Поболтались над морем, и все тут. Обычное дело. Знаем вас, корреспондентов. Охочи делать дутых героев.

В голосе его уже звучат приказные командирские нотки:

— Писать об этом ни к чему! Ясно? Напиши о другом. Напиши о тех подлецах, которые наш «Н. З.» снаряжали. Обидно, когда такие существуют среди нас, людей.

Берег Маклая

Я стою на правом крыле капитанского мостика. В руках том из собрания сочинений Миклухо-Маклая. В этом томе множество маклаевских рисунков. На одном из них изображен мыс Уединения, названный так Маклаем, и на мысу хижина, над которой развевается русский флаг. В этой хижине и жил путешественник. Я смотрю на рисунок, потом на медленно приближающийся берег. Все удивительно совпадает: и ярко-зеленая бахрома рощ у моря, и безлесные прибрежные холмы, и густо-синие силуэты могучих гор в глубине острова. В бинокль замечаю проступающие за частоколом пальм контуры крыш деревушки. Наверное, это и есть Бонгу, в котором Маклай был своим человеком. Так много деталей совпадает с рисунком! Нет только хижины с флагом.