И прольется кровь - [36]

Я прочитал надпись под стеклом, положил в автомат пятьдесят эре и нажал на кнопку.

Холодный и в то же время чувственный голос Моники Зеттерлунд выплыл наружу. То же самое сделала курившая парочка. Лея стояла, прислонившись к автомату, впитывая в себя каждое слово, каждую ноту – так мне казалось. Глаза полузакрыты, бедра почти незаметно ходят из стороны в сторону и раскачивают подол юбки. Когда песня закончилась, она опустила пятьдесят эре, и песня зазвучала вновь. И вновь. А потом мы вышли на улицу, в летний вечер.

Откуда-то из-за деревьев в парке доносилась музыка. Мы машинально пошли на звук. Перед билетным окошком стояла очередь из молодых людей, веселых, шумных, одетых в светлую летнюю одежду. Я узнал плакат над билетным окошком, я видел его на телефонном столбе в Косунде.

– Может, нам…

– Я не могу, – улыбнулась она. – Мы не танцуем.

– Нам не обязательно танцевать.

– Христианин не заходит в помещение, где проходит праздник.

Мы уселись на скамейку под деревьями.

– Когда ты говоришь «христианин»… – начал я.

– Я имею в виду лестадианца, да. Я знаю, что все это может показаться странным для непосвященного, но мы пользуемся только старыми переводами Библии. Мы не думаем, что содержание веры может меняться.

– Но идея о горении в аду была внесена в Библию только в Средние века, так что это довольно современное изобретение. Не стоит ли в таком случае его отвергнуть?

Лея вздохнула:

– Разум живет в голове, а вера – в сердце. И не всегда они – добрые соседи.

– Но танец тоже живет в сердце. Когда ты двигалась в такт мелодии из музыкального автомата, ты находилась на грани греха?

– Возможно, – рассмеялась она. – Но существуют и худшие вещи.

– Например?

– Хм. Например, якшаться с пятидесятниками.

– Это хуже?

– Моя двоюродная сестра живет в Тромсё, и она выбралась из дому и отправилась на собрание местных пятидесятников. Когда ее отец обнаружил, что она уходила из дому, сестра соврала и сказала, что была на дискотеке.

Мы рассмеялись, оба.

Стало темнее. Пора было ехать обратно. И все же мы продолжали сидеть.

– Что они чувствуют, когда идут по Стокгольму? – спросила она.

– Все, – ответил я и закурил. – Они влюблены. Именно поэтому они все видят, слышат и ощущают.

– Так происходит, когда человек влюблен?

– Ты никогда этого не испытывала?

– Я никогда не была влюблена, – сказала она.

– Правда? Почему?

– Я не знаю. Очарована – да. Но если влюбленность – это то, что о ней говорят, то нет, никогда.

– Значит, ты была снежной королевой. Той, кого хотели заполучить все парни, но с кем никто не решался заговорить.

– Я? – Лея рассмеялась. – Нет, я так не думаю.

Она прикрыла рот ладонью, но тут же убрала руку. Возможно, жест ее был бессознательным, но трудно поверить, что такая красивая женщина испытывала комплексы по поводу маленького шрама на верхней губе.

– А ты, Ульф? – Она назвала меня ненастоящим именем без всякой иронии.

– Много раз.

– Хорошо тебе.

– Ох уж не знаю.

– Почему?

Я пожал плечами:

– За это надо платить. Но я научился хорошо переносить отказы.

– Глупости, – сказала она.

Я ухмыльнулся и затянулся:

– Я был одним из таких парней, знаешь ли.

– Каких парней?

Я знал, что отвечать не обязательно, она покраснела, а значит, поняла, что я хотел сказать. На самом деле я немного удивился: она вроде не из тех, кто краснеет.

Но я все же собирался ответить, как вдруг меня прервал крик:

– Какого черта ты здесь делаешь?

Я обернулся. Они стояли позади скамейки, метрах в десяти. Трое. У каждого в руке по бутылке. Бутылки от Маттиса. Трудно сказать, кому из нас был адресован вопрос, но даже в сумерках я увидел и услышал, кто его задал. Уве. Деверь с правом наследования.

– Ты с этим… этим… южанином!

Дрожь в его голосе поведала мне, что он уже попробовал содержимое бутылки, но я подозревал, что вина за его неспособность найти более оскорбительное слово лежала не только на бутылке.

Лея подскочила, быстро подошла к нему и положила ладонь ему на руку.

– Уве, не надо…

– Эй, ты! Южанин! Посмотри на меня! Ты думал, что сейчас ее оттрахаешь, да? Сейчас, когда мой брат в могиле, а она – вдова. Но им нельзя, ты знал? Даже тогда им не разрешают трахаться! Нельзя, пока они снова не выйдут замуж! Ха-ха-ха!

Он отпихнул Лею в сторону, а потом описал бутылкой широкий полукруг и поднес ее к губам.

– Кстати, с этой, может, и прокатит… – Из его пасти полетел фонтан спиртного и слюней. – Потому что эта – настоящая шлюха!

Он уставился на меня диким взглядом.

– Шлюха! – повторил он, поскольку я не отреагировал.

Разумеется, я знал, что во всем мире обзывание женщины шлюхой – явный сигнал подняться и заехать кулаком в морду обзывающему. Но я остался сидеть.

– В чем дело, южанин? Ты и трахаль чужих женщин, и трус? – Он заржал, явно довольный тем, что наконец-то подобрал нужные слова.

– Уве… – начала Лея, но он отстранил ее рукой с бутылкой.

Возможно, это было ненамеренно, но донышко бутылки ударило ее по лбу. Возможно. Я встал.

Уве ухмыльнулся. Протянул бутылку своим дружкам, стоявшим в полумраке под деревом. И начал приближаться ко мне, сжав кулаки, передвигаясь на полусогнутых ногах мелкими быстрыми шагами, пока не принял правильное положение, немного нагнув голову и прикрывая ее руками. Взгляд его внезапно стал ясным и сосредоточенным. Сам я нечасто дрался после начальной школы. Поправка: я вообще не дрался после начальной школы.