И про тебя там написано - [29]

— Неужели никакой искорки не пробежало между голубками?

— Ни малейшей. Точно как у вас в книжке.

— Может, ты плохо целуешься?..

«Может, вы плохо пишете?» — хотела огрызнуться я, но пробормотала лишь:

— А как-нибудь еще вы помочь не можете?

Она вздохнула.

— Знаешь, мне даже льстит, что ты так упорно считаешь меня доброй феей. Но ты заблуждаешься. Я только книги писать умею. Да и это у меня получается так себе. — Она с тоской посмотрела в окно. — Я всегда мечтала, что однажды кто-нибудь скажет мне: ваша книга изменила мою жизнь. Но я как-то иначе себе это представляла, не вот это вот всё. Бывает, люди жалуются, что узнали себя в моих романах, но такая проблема, как у тебя, — это что-то новенькое.

Мне казалось, она даже рада, что есть кому излить душу. Похоже, она ужасно одинока. Судя по квартире, гости к ней захаживают нечасто. Сидит тут целыми днями одна, лупит по клавиатуре, время от времени шлепает в библиотеку и читает вслух школьникам, которые ковыряют в носу или спят с открытыми глазами. Лея Эриксон — живое доказательство того, как важно иметь нормальную профессию: лучше всего что-нибудь связанное с медициной или, там, с компьютерами.

— Ну а мне-то что делать? — я решила напомнить о своем присутствии и своих затруднениях.

— Что я могу сказать, детка? Придется резать, — сказала она. — В последний раз говорю: я ничем не могу тебе помочь. Книгу нельзя переписать. И никакого продолжения, чтобы воскресить Йонатана, я из пальца высасывать не стану. Это и в книжке-то будет выглядеть неправдоподобно, а про реальную жизнь я вообще молчу. Выход только один. И я тебе уже сказала какой. Ты не хочешь, чтобы в книге описывалась твоя жизнь? Тогда живи иначе. Сконструируй свою собственную историю. Освободись от этого сюжета. Поступай не так, как там написано, а ровно наоборот.

— Ну вот я попыталась, — сказала я. — Вы думаете, это просто — целоваться с парнем, к которому ничего такого не чувствуешь?

— Да ничего ты не попыталась! Решила, что сможешь спасти человеку жизнь одним неискренним поцелуйчиком. Вознамерилась изменить его судьбу. Забудь об этом. Единственное, что ты можешь изменить, — это саму себя.

Я с трудом влезла в свои «вэнсы» — расшнуровывать было лень. Лея с интересом наблюдала за мной.

— Передай своей подруге, пусть позвонит мне, — сказала она, когда я наконец справилась с кедами.

— Зачем это?

— Хочу с ней поговорить.

— Чтобы спереть и ее жизнь? Даже не надейтесь.

Я хлопнула дверью.

— Как-то ты изменилась, — сказала Петровна. — Еще неделю назад ревела, что Лея таку-у-ую подлянку тебе кинула. А теперь сидишь и клянешь ее на чем свет стоит. Вот это активная жизненная позиция, одобряю. Может, еще немного — и ты наконец научишься после еды ставить тарелку в раковину.

— Проваливай в свою Индию, — буркнула я. — В отличие от вас, у нас есть посудомоечная машина.

— Зато я когда-нибудь сделаюсь из посудомойки миллиардершей, — возразила Петровна.

— Для начала можешь просто прославиться, — сказала я. — Лея хочет с тобой встретиться, чтобы написать о тебе книжку.

— Неудивительно, — со скучающим видом отозвалась Петровна. — Я кого хошь вдохновлю. Особенно саму себя.

Я раскрыла рот — и снова закрыла.

— Если она в состоянии писать о ком-то вроде тебя, почему бы ей не поискать по-настоящему интересных героев? — продолжала рассуждать Петровна. — Посмотри на мою жизнь. Глаза разбегаются, сколько всего увлекательного. Вот, например, ты в курсе, что я родилась уже с зубами?

Я таращилась на Петровну. Вообще-то я хорошо знаю, как она выглядит. Высоченная и до сих пор растет. Лицо круглое. Полноватая. Волосы зачесывает наверх так хитро, что кажется, прическа вот-вот развалится. Но это впечатление создается нарочно, и мне прекрасно известно, сколько в него вложено труда и заколок. Она умнее всех, кого я знаю, и у нее жуткая семейка. С которой я, впрочем, совершенно не знакома — только по ее рассказам.

Чего я до сих пор о Петровне не знала? Только сейчас до меня начало доходить, что постоянное внимание со стороны других людей ей вовсе не так неприятно, как мне.

— Так значит, ты хочешь измениться, — сказала Петровна и вырвала листок из тетради на пружине. — Давай все систематизируем. Что мы имеем сейчас и что можно изменить? Какие у тебя параметры?

— Чего?

— Весишь сколько?

— Толстеть я ни за что не буду! — Яспер этого не стоит.

— Хм. Сделать тебя выше или ниже мы тоже не можем. Ну, можно постричься.

— Что-о-о? — Кошмар какой-то. — Ну разве что покраситься, это еще куда ни шло.

— Или, — Петровна продолжала размышлять вслух, — лучше начать изнутри. Как тебя описывает Лея и что поддается корректировке? С чего ты начинаешь день? Что делаешь первым делом?

— Проверяю «Вотсап».

— Ну вот, значит, брось эту привычку.

И так далее, и тому подобное. Петровна начертила таблицу и подробно расписала, что я делала до сегодняшнего дня и что теперь придется делать с точностью до наоборот. Выходило, что я больше не должна носить черное. Даже белье! Душ теперь придется принимать не вечером, а утром, соответственно, и вставать надо будет раньше. На завтрак я отныне должна есть то, чего сроду не ела, — мюсли, прости господи. Петровна даже пообещала сходить со мной в магазин и выбрать те, где побольше шоколада.