И пришло разрушение… - [26]

— Он убился? — спросила Эзинма.

— Нет, — ответила Эквефи. — Только панцирь его разбился на мелкие кусочки. Но неподалеку жил великий знахарь. Черепаха-жена послала за ним, и тот собрал все кусочки и склеил их. Вот почему с тех пор у Черепахи не гладкий панцирь.

— В этой сказке нет песни, — заметила Эзинма.

— Да, — сказала Эквефи. — Я постараюсь вспомнить другую, с песней. Но теперь твоя очередь.

— Однажды, — начала Эзинма, — Черепаха и Кот решили сразиться с Ямсом… нет, это не начало. Однажды в стране зверей был жестокий голод. Все звери отощали, только Кот был все такой же жирный, и шерсть его лоснилась, будто смазанная маслом…

Эзинма замолчала, потому что в эту минуту громкий пронзительный голос нарушил тишину ночи. Это пророчествовала Чиело, жрица Агбалы. Ничего необычного в этом не было. Время от времени в нее вселялся дух Агбалы, и она начинала прорицать. Но в эту ночь она назвала имя Оконкво, ее прорицания были обращены к нему. Все в усадьбе Оконкво слушали, затаив дыхание; сказки смолкли.

— Агбала ду-y-у! Агбала экену-у-у! — голос жрицы, словно острый нож, разрезал ночной воздух. — Оконкво! Агбала жене чио-о-о! Агбала чолу ифу ада я Эзинма-о-о-о!

Услышав имя дочери, Эквефи вскинула голову, словно животное, почуявшее смерть. Сердце у нее готово было выскочить.

Жрица подошла к усадьбе Оконкво и разговаривала с ним, стоя у его хижины. Она все повторяла и повторяла, что Агбала хочет видеть его дочь Эзинму. Оконкво спорил, просил жрицу прийти утром, говорил ей, что Эзинма уже спит. Но Чиело не обращала внимания на его слова и продолжала выкрикивать, что Агбала хочет видеть его дочь. Голос ее звучал звонко, как металл, так что жены и дети Оконкво из своих хижин слышали каждое ее слово. Оконкво продолжал убеждать жрицу, что девочка еще не совсем оправилась от болезни и что она только недавно уснула. Эквефи схватила Эзинму, быстро перенесла ее в заднюю комнату и устроила на высоком бамбуковом ложе.

Внезапно жрица закричала:

— Берегись, Оконкво! Не перечь Агбале! Когда говорит бог, человек должен молчать! Берегись!

Она прошла через хижину Оконкво во двор и направилась прямо к хижине Эквефи. Оконкво шел за нею.

— Эквефи, — позвала жрица, — Агбала приветствует тебя. Где моя дочь Эзинма? Агбала хочет видеть ее.

Эквефи вышла из хижины, держа в левой руке светильник. Дул слабый ветер, и она ладонью прикрывала пламя. Мать Нвойе тоже вышла со светильником в руке. Ее дети стояли в темноте возле своей хижины и с удивлением глазели на все происходящее. Младшая жена Оконкво тоже вышла во двор и присоединилась к остальным.

— Где Агбала хочет видеть ее? — спросила Эквефи.

— Где же, как не в своей обители среди холмов и пещер, — отвечала жрица.

— Я пойду вместе с вами, — решительно сказала Эквефи.

— Ты хочешь по собственной воле предстать перед всемогущим Агбалой? — в гневе вскричала жрица, и голос ее напоминал трескучие раскаты грома в период засухи. — Опомнись, женщина, не то Оракул поразит тебя в своем гневе. Приведи ко мне мою дочь!

Эквефи пошла в хижину и вернулась вместе с Эзинмой.

— Сюда, дочь моя, — сказала жрица, — я понесу тебя на спине. На спине у матери ребенок не знает, как долог путь.

Эзинма заплакала. Она привыкла к тому, что Чиело зовет ее «моя дочь». Но сейчас в желтом мерцающем свете Чиело была совсем другой.

— Не плачь, — сказала жрица. — А то Агбала на тебя разгневается.

— Не плачь, — повторила Эквефи, — она скоро принесет тебя обратно. Я дам тебе с собой немного рыбы.

Она пошла в хижину и достала черную как сажа корзинку, в которой держала сушеную рыбу и все необходимое для приготовления похлебки. Она разломила рыбину и отдала половину Эзинме, которая продолжала цепляться за нее.

— Не бойся, — сказала Эквефи и потрепала девочку по голове, выбритой красивыми узорами.

Жрица опустилась на одно колено, и Эзинма забралась к ней на спину. В левой руке девочка сжимала рыбу, и глаза ее блестели от слез.

— Агбала ду-у-у! Агбала экену-у-у-у! — снова принялась взывать к своему богу жрица Чиело.

Вдруг она круто повернулась и, низко пригнувшись под притолокой, вышла из двора через хижину Оконкво. Эзинма плакала и громко звала мать. Скоро голоса жрицы и девочки канули в непроглядную тьму.

Эквефи глядела вслед исчезнувшей жрице и неожиданно почувствовала странную, доселе неведомую ей слабость: она стала похожа на курицу, у которой коршун унес единственного цыпленка. Голос Эзинмы уже совсем замер, и только выкрики Чиело, все дальше и дальше уходившей во тьму, еще доносились до них.

— Чего ты стоишь так, словно ее похитили? — спросил Оконкво, входя в хижину.

— Она скоро принесет ее обратно, — заметила мать Нвойе.

Но Эквефи не слышала слов утешений. Некоторое время она стояла недвижно и вдруг, приняв какое-то решение, выскочила из хижины.

— Ты куда? — крикнул Оконкво.

— За Чиело! — ответила она и исчезла в темноте. Оконкво откашлялся и вытащил табакерку из мешка, висевшего у него на боку.

Голос жрицы становился все слабее и слабее. Эквефи выбежала на главную тропу и свернула влево, на голос Чиело. В непроглядной тьме глаза были плохими помощниками, но женщина не сбивалась с песчаной тропинки, извивавшейся между кустов с влажными от росы листьями. Потом она побежала, придерживая руками груди, которые бились о ее тело, мешая бежать. Она ушибла левую ногу о вывороченный корень, и ее охватил ужас. Дурное предзнаменование! Она побежала быстрее. Но голос Чиело по-прежнему доносился откуда-то издалека. Неужто она тоже бежала? Как она могла бежать с такой скоростью, неся на спине Эзинму? Несмотря на холодную ночь, Эквефи стало жарко от быстрого бега. Она то и дело натыкалась на лианы и высокую траву, буйно разросшуюся вдоль тропинки, а один раз споткнулась и упала. Только тут до нее дошло, что Чиело перестала творить свои заклинания, и она содрогнулась от страха. Сердце ее бешено заколотилось, и она остановилась как вкопанная. Но вот голос жрицы вновь раздался всего лишь в нескольких шагах. Однако увидеть ее Эквефи так и не смогла. Она зажмурилась, потом снова открыла глаза, пытаясь разглядеть жрицу. Все напрасно. Она не видела ничего.