И придут наши дети - [5]

Он усвоил этот урок лишь после того, как хорошенько получил по носу, и теперь отлично знает, что таких заносчивых юношей надо гонять вместо завтрака раза по три вокруг Горского парка, чтобы отбить у них охоту думать, как это думал он, будто они призваны излечить болезни этого мира. Однако он тут же воспротивился этой мысли и вступился за безрассудных донкихотов, каким был сам и каким сейчас представлялся ему молодой Якуб Якубец, — без них мир был бы скучен и пресен.

Алиса вошла в кухню и молча стала мыть посуду. Он украдкой рассматривал стройные ноги и бедра жены, обтянутые джинсами, и пытался вникнуть, в какой связи находится их первый супружеский разлад с газетой, в которой он работает. Легче всего было бы свалить все на «Форум». С какой ненасытной страстью можно сравнить работу в газете? Он знал, однако, что напрасно ищет ответа, что в эту минуту, пока он жует хлеб, даже не чувствуя его вкуса, пока Рэй Чарльз хрипло поет о равнинах, залитых солнцем где-то в Джорджии, он не поймет причины супружеских кризисов вообще и своего собственного в частности. Лучше выбросить все это из головы, лучше вовсе об этом не думать!

А что же, обдумывать репортаж о нефтехимическом комбинате в Буковой? Он снова увидел огромные здания комбината, незаконченную постройку очистных сооружений, гудроновые ямы, наполненные маслом, и грязную воду реки. Он представил себе, какую реакцию вызовет этот материал. Нет, тут нет никакой связи ни с Алисой, ни с его семейным разладом, сейчас он об этом даже думать не станет. Может быть, между глотками теплого чая подумать о Кате Гдовиновой? Чай слишком сладкий, а Рэй Чарльз сообщает гордому Прокопу: «I can’t stop loving you»[1]. Не морочь себе голову, мысленно обращается Прокоп к певцу, ты не один такой, у кого нет хлопот с женщинами. Катя Гдовинова — вот причина всех этих кризисов, недоразумений и сомнений, хотя моя жена даже не подозревает о ее существовании. Катя Гдовинова, если хочешь знать, милый Рэй, глупая, эмансипированная молодая женщина, моя любовница, редактор отдела культуры «Форума». Когда мы занимаемся любовью, она царапает мне спину длинными ногтями, она пьет залпом пиво и курит крепкие сигареты без фильтра, после которых глухо и хрипло кашляет, сплевывая в умывальник. А какие, собственно, сигареты она курит — «Детву» или «Быстрицу»? Она заставляет меня читать невыразимо скучного Марселя Пруста или еще более нудного Джеймса Джойса и прочую снобистскую литературу, а после нашей близости ей хочется знать, был ли Верлен гомосексуалистом и действительно ли Штур терпеть не мог Калинчака, а заодно и Гурбана, как это утверждает Минач в «Горячем пепле». Милый Рэй, это — истеричка с замашками гетеры, нежный вампир, интеллектуалка с манерами блатняжки, так что ты, милый Чарльз, не жалуйся.

Прокоп сидел неподвижно, положив руки на стол, и во всем его облике сквозила усталость от еще только начинающегося дня. Он весь был охвачен какой-то зыбкой грустью, на него напало отупение, и он медленно, почти сонно пытался сосредоточиться на мыслях, которые лениво тащились у него в голове, словно улитки по мокрой траве, оставляя за собой почти неразличимые следы. Эта неподвижность, это внутреннее небытие продолжалось, однако, недолго, в какое-то краткое мгновение в нем словно сконцентрировалась энергия, она собралась воедино и теперь разливалась по всему телу. Только спустя, наверное, минуту в его сознание проник скрипящий звук иглы, он встал и выключил проигрыватель.

Он посмотрел на жену и с трудом подавил в себе желание поцеловать ее на прощание. И вместо поцелуя лишь неопределенно усмехнулся и вышел в коридор.

Солнце упиралось лучами в виноградные склоны Карловой Веси[2], отбрасывая длинные тени в долину, где стояли дома. В воздухе чувствовалось приближение грозы, она продвигалась к городу.

Он опять подумал о репортаже с комбината. Эта идея принадлежала не ему: недавно его пригласил к себе главный, и после обеда, за традиционной сигарой, над которой в «Форуме» все добродушно посмеивались, шеф пустился в рассуждения о защите окружающей среды, о воздухе, которым мы дышим, о воде, которую пьем, и о земле, на которой родится хлеб. Прокоп не мог понять, с чего это главный редактор делится с ним своими мыслями и почему так озабоченно и длинно говорит об окружающей среде. Он знал, что тот любит природу, что каждую пятницу смывается в горы, чтобы прочистить себе легкие и мозги, чтобы попить чистой водички из горных потоков. Он знал также, что между ним и этим усталым старым человеком возникло особое взаимопонимание, какое бывает у людей, настроенных на одну волну. Эта взаимная симпатия внешне никак не проявлялась, Михал Порубан вел себя по отношению к Прокопу так же, как и к любому другому в редакции: был в меру сдержан, корректен и строг, но в редкие минуты бешенства мог трахнуть кулаком по столу и ругаться, как сапожник. При этом Прокоп знал, что шеф любит его, что он делится с ним не только своими мыслями и планами, но и сомнениями. Он чувствовал, что знает главного редактора лучше, чем большинство его коллег, и что любит его больше, чем они, хоть иногда и злился на него. Есть нечто в человеческой природе, заставляющее бунтовать против признанных авторитетов, а иногда и посмеяться над ними, чтобы пощекотать собственное самолюбие.