И придут наши дети - [15]

Они опять немного помолчали, словно оценивая свой разговор. Даниэль улыбнулся:

— Знаешь, о чем я думаю?

— Нет.

— Если бы я был художником, я бы нарисовал натюрморт с апельсинами. Представь себе такую картину, — раскинув руки, он мечтательно смотрел на стену, словно там картина уже висела. — Темный, почти черный фон. Нигде ничего. И только на переднем плане — апельсины в простой деревянной миске. Яркие, лучистые апельсины. На них мягко падает свет, и тебе кажется, что это маленькие солнца, так они светятся…

— Раздвоение личности, — прервал его Прокоп. — Мы уже говорили об этом.

Тут одновременно произошло сразу несколько событий, и в начавшейся сутолоке ни один из них уже не сумел высказать свои соображения о натюрморте и о раздвоении личности. Зазвонил телефон, в комнату вошла Катя Гдовинова, а вместе с ней — автор, которому нужен был Даниэль Ивашка. В это же время раздался звонок внутреннего телефона, а из соседней комнаты вошли заведующая отделом культуры Клара Горанская и художник Марош Сухи. Все разом заговорили, куда-то стали звонить, искать рукописи, фотографии и что-то еще. Катя Гдовинова уже разговаривала с кем-то по телефону и, когда Матуш спросил ее, пойдет ли она с ним обедать, лишь рассеянно кивнула. Прокоп постоял с минуту, а поскольку никто не обращал на него внимания, он пробормотал что-то на прощание и вышел.

Всякий раз, оказываясь с глазу на глаз с ответственным секретарем редакции, главный редактор «Форума» осознавал всю сложность их взаимоотношений. Оскар Освальд сидел на другом конце длинного стола, склонившись над рукописями. Его маленькая голова, крепко сидящая на широких плечах, была так низко опущена над столом, что Порубан видел лишь светлые прилизанные волосы, вьющиеся на толстом затылке. Он напоминал состарившегося боксера: нос был слегка скособочен, и эта асимметрия придавала лицу постоянно угрюмое выражение, руки были длинными и мускулистыми, а крепкие челюсти, казалось, без труда раздробят зрелый грецкий орех. Ему было едва за сорок, и, если бы не растущее брюшко, он вполне мог бы работать вышибалой в ночном баре или тренером боксерской команды, не будь он таким тугодумом.

Порубан сидел и ждал. Перед редколлегией он всегда приглашал ответственного секретаря, чтобы как можно полнее составить себе впечатление о номере, который готовился к сдаче, и обсудить следующий.

Ответственный секретарь относился к породе людей, амбиции и честолюбие которых превосходят все их способности. Он очень любил поучать, советовать, критиковать, а при случае не прочь был затеять интригу, объединяясь то с одним, то с другим, лишь бы извлечь пользу из этих распрей, которых в редакции всегда было более чем достаточно. Он мечтал о месте заместителя главного.

При этом, однако, он был трудолюбив, последователен и добросовестен, рукописи, прошедшие через его руки, всегда были безукоризненны.

Редакторы не любили его, потому что он постоянно гонял их и немилосердно возвращал материалы на доработку, если ему что-то не нравилось или же рукопись была грязной от правки.

Порубан сознавал, что и он не чувствует особой симпатии к этому коренастому угрюмому боксеру. Ему претили его мелкие и крупные интриги, не нравилось его подхалимство и склонность к доносам. Однако он был ему нужен, чтобы поддерживать дисциплину в редакции и получать информацию о вещах, которые от него ускользали.

— Номер готов, — сказал Оскар Освальд спустя минуту. — Кроме одной фотографии и репортажа Прокопа. Фотография — на совести отдела культуры, но Клара Горанская пообещала дать ее сегодня после обеда или, в крайнем случае, завтра утром. С Прокопом дело обстоит хуже. — Он повысил голос. — Откровенно говоря, я бы повременил с этим репортажем.

— Почему?

— Мне кажется, это палить из пушки по воробьям.

Главный в рассеянности почесал подбородок.

— А что можешь предложить взамен?

Освальд наклонился над столом и стал перебирать рукописи.

— Можно дать репортаж об атомной электростанции Клиштинца или же статью Вавринцовой о незаконных стройках.

Главный кивнул, но ни один из предложенных материалов ему не нравился.

— Я думаю, мы решим это на коллегии, — ответил он после минутного раздумья, хотя про себя уже твердо решил, что добьется публикации репортажа, даже если придется что-то поправить или сократить. — Есть еще что-нибудь?

Освальд колебался, он чувствовал, что шеф не хочет говорить о репортаже Прокопа.

— Да вроде нет, — пробормотал он. — Все уже тут. — Он постучал по папке с материалами. — Завтра утром пойду в типографию. К тому времени должен быть либо репортаж, либо что-то взамен.

— Будет, — коротко сказал редактор.

Освальд неуклюже поднялся и взял папку, но в дверях остановился, казалось, он хочет еще что-то сказать, но потом молча надавил на ручку двери и вышел.

До начала редколлегии оставалось минут пять.

Главный редактор вытянул под столом ноги и уселся поудобнее. После ухода ответственного секретаря он заставил себя думать о вакантной должности своего заместителя. Это был щекотливый вопрос. С тех пор как его бывший заместитель ушел в Министерство иностранных дел, это место осталась свободным. Все редакторы, да и сам главный считали, что новым заместителем должен стать Имрих Коллар, заведующий отделом социальной жизни. Он работал в печати почти сорок лет, дело свое знал, и можно было на него положиться, но он заболел и с той поры лежал попеременно то в больнице, то дома. Его место в отделе занял Прокоп, а вот место заместителя главного до сих пор оставалось свободным.