И огонь пожирает огонь - [2]

Тем временем падре приступает к чтению первого текста, который жених и невеста выбрали, чтобы их бракосочетание заиграло своими, особыми красками, — это отрывок из «Песни песней», падре барабанит его recto tono,[1] будто коммюнике:

— «Приди, возлюбленный мой! И вот идет он, и расступаются перед ним кручи, холмы…»

Наступившее снова затишье, весьма относительное, позволяет падре, хотя никто его и не слушает, добраться до конца. Из сотни родственников и друзей, которым были разосланы приглашения, отсутствует больше половины, а те, кто пришел, расселись по всей церкви отнюдь не случайно возникшими группками. Разумеется, и справа и слева от прохода сидят все те же чиновники, все те же ремесленники. Но если одни просто чуть приоделись ради праздника, другие щеголяют своей элегантностью, всем своим видом пытаясь показать, что они, мол, не лыком шиты. Но самое забавное, конечно, наблюдать, как они слушают, стараясь ничего не упустить. С одной стороны, каждый делает вид, будто поглощен службой, а на самом деле, как и сосед, напряженно ловит новости, которые шепотом передают по рядам те, кто прихватил с собой транзисторы. Шнурок, спускающийся с шеи дядюшки Хосе, можно было бы принять, пожалуй, за часть слухового аппарата, если бы губы дядюшки не шептали что-то на ухо Елене, которая то прижимается к нему, то откидывается к тетушке Беатрисе, и та, получив информацию, в свою очередь повторяет те же телодвижения. А вот Артуро, владелец грузовика, и не думает прятать приемник — держит его на животе, крепко прижав к себе локтем; физиономия у него так и сияет, он без конца крутит ручку, подправляя волну, и со счастливо-наглой ухмылкой делает победоносные жесты рукой.

— «И был брак в Кане Галилейской, и матерь Иисуса была там. Был также зван Иисус и ученики Его на брак», — слышится монотонный голос падре, который читает теперь Евангелие от Иоанна, держа Библию в трясущихся руках.

— Благонамеренные граждане, ликуйте! Прочие же пусть знают: за каждого павшего солдата мы расстреляем пятерых! — возвещает транзистор Артуро, который, перепутав, куда надо крутить ручку, неожиданно для себя прибавил звук.

Падре прервал чтение текста и пристально смотрит на виновного, качая головой. Артуро весь напрягается и застывает в благоговейной позе, пряча подбородок в складки отливающих синевой, хотя и свежевыбритых, щек. Бормотанье возобновляется:

— «И как недоставало вина…»

В возникшем вдруг оглушительном грохоте никто уже не слышит, что произошло дальше. В игру вступает тяжелый пулемет, но и его перекрывает уханье пушки, которая, видимо, бьет прямой наводкой, ибо между выстрелом и разрывом снаряда проходит лишь доля секунды. Шум нарастает, наполняется криками, треском рушащихся стен, лязгом железа и снова звоном стеклянных градин. Звон раздается даже тут, в самом нефе: шальная пуля прошла навылет из одного витража в другой. Пурпурная россыпь — часть одеяния святого Петра — упала к ногам Альфонсо, брата Артуро. Альфонсо поднимает осколки, рассматривает, передает из рук в руки. Мужчины сутулятся, опускают плечи, женщины, вцепившись мужу в руку, запрокидывают голову, всматриваясь в своды.

— Пора кончать, здесь же опасно! — вопит Мирейя, длинная, тощая жена Альфонсо.

— Армия уже целый час предупреждает: расходитесь по домам, мы ни за что и ни за кого не отвечаем, — подхватывает Альфонсо.

— Надо еще суметь добраться до дому! На улице-то еще хуже, чем в церкви! — не менее громко изрекает Артуро.

Но Мирейя, не дожидаясь окончания службы, хватает за руки двух своих дочек — обе в одинаковых розовых платьях, темные волосы одинаково лежат по плечам — и, шурша шелком, тащит их за собой по приделу. Альфонсо с братом, поколебавшись мгновение, бросаются им вдогонку; их примеру следуют две кузины, не преминув опустить по дороге указательный палец в святую воду у последней колонны и машинально перекреститься. Но приотворенные было двери тут же снова захлопываются под мощный лязг гусениц, рев моторов и неразборчивые слова приказов, выкрикиваемых в рупор. Скопившаяся у двери группа понуро стоит, медлит, и в конце концов каждый возвращается на свое место. Паники удалось избежать, и жених с невестой, которые уже готовы были прервать церемонию и кинуться за советом к растерявшимся родителям, вновь предстают перед алтарем. Где-то воет сирена. Значит, еще существуют пожарные, которые спешат на борьбу с огнем, туда, где упали бомбы? А падре продолжает дрожащим от страха голосом:

— Хорхе и Кармен, вы слушали слово господа нашего, который посвятил вас в таинство любви. Вы сейчас берете на себя определенные обязательства в отношении друг друга. По велению ли сердца и без…

Пушка заговорила с новой силой; разрывы следуют один за другим; самолеты летят и летят без конца, и волны их атак сотрясают здание, вдоль которого ползут тяжелые танки. Никто не в силах разобрать ни слова из бормотания Хорхе и Кармен — они косятся на продырявленный витраж, потом, собрав последнее мужество, что-то, запинаясь, мямлят. Венчание глухих! Обряд идет своим чередом лишь потому, что у обоих есть по шпаргалке — по сборнику литургий. Тщетно борясь с децибелами, вопросы и ответы следуют наугад. До присутствующих все же долетает обрывок фразы, которую, надрываясь, выкрикивает падре: