И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове - [4]

— А то может случиться, как с Германом Ливеном.

Поначалу эти слова удивили гимназистов — ведь Яровицкий приехал в Нижний уже после похорон Германа. А потом поняли: они наверняка знали друг друга по Московскому университету, и, хотя учились на разных факультетах, их объединяли революционные кружки.

Коренной нижегородец, Герман Ливен был человеком разносторонних способностей. Он учился в дворянском институте в Нижнем, а затем поступил сразу на несколько факультетов Московского университета, отдавая предпочтение химии. Но мало кто знал, что этот юноша — один из организаторов «Союза Советов» — революционного студенческого кружка. Он был дважды арестован. А в третий раз, не выдержав глухого одиночного заключения, решился на самосожжение.

В семье Свердловых этот трагический случай вызвал различные толки. Мать сокрушалась о том, как переживут это родители, — такой сын, такая умница. Отец, точно кого-то предупреждал, говорил, что, если революцией занимаются дети, ничего хорошего не получится ни для революции, ни для детей.

Яростно заспорили Зиновий и Яков.

Зиновий сказал, что поступок студента достоин самой высокой похвалы, что его подвиг сродни смерти Джордано Бруно, что один этот факт сыграет бо́льшую роль, чем десять забастовок или пять запрещённых книг.

— У меня к тебе вопрос, Зиновий: кому польза от такого геройства? Одним умным, образованным революционером стало меньше на земле. По-моему, у Германа, к сожалению, не хватило духу, моральных сил бороться. Его сломили и физически, и духовно.

— Сломили? Ты понимаешь, что говоришь? Сжечь себя — значит быть сломленным?

— Представь себе, что все революционеры поступили бы так. Кто бы совершал революцию?

— Значит, ты и на похороны Ливена не пойдёшь?

— Почему же? Пойду. В знак солидарности с революционными взглядами Германа. В знак протеста против вандалов, убивших славного парня. Но не в знак солидарности с актом самосожжения.

Мать с ужасом смотрела на детей, на мужа... О чём они говорят, её сыновья? О какой революции? И это в её семье, в её доме?

Михаил Израилевич видел состояние жены и, то ли всерьёз, то ли желая успокоить её, махнул рукой:

— А-а-а, болтуны. Они рассуждают о революции! Яшка — революционер!

Но ему было невесело.

Пешков бывал у Свердловых в мастерской, любил поговорить о жизни с отцом, снисходительно похлопать по плечу Зиновия, к которому питал симпатии и который был своим человеком в доме писателя. Бывал здесь у Горького вместе со своими сверстниками и Яков. Однажды Алексей Максимович спросил у него:

— Ну что, гимназист, революции ещё не совершил?

Яков понял, что Алексей Максимович шутит, но ответил серьёзно:

— Один человек революции не совершает.

Пешков рассмеялся:

— Вот оно как! Ну тогда расскажи, как тебя на днях застал учитель за чтением книги.

— У нас в гимназии, Алексей Максимович, всё запретно, ничего нельзя. Даже во время перемены книги читать.

— Что же дальше, грешник-книгочей?

— Остался во время перемены в классе, сижу на задней парте, а учитель увидел: «Что читаешь?» — «Книжку». — «Какую?» Как на допросе. Я разозлился: «Бумажную». Что тут было!.. Книжку отобрали, отца в гимназию вызвали.

— Ишь, какой ты вояка.

— Не вояка, а читака.

Пешков рассмеялся.

— Ну, читака, мне-то по секрету скажешь, что читал?

— Могу... Максима Горького.

Алексей Максимович распушил пальцами усы, слегка наклонил голову и, покашливая, сказал:

— М-да... Мог бы почитать что-нибудь поинтереснее.

Глава вторая. Закипает жизнь...

Якову было пятнадцать лет, когда он впервые увидел «Капитал» Маркса. Его друг Леопольд, с фамилией, похожей на отчество, — Израилевич, принёс книгу, уже зачитанную, потрёпанную.

— Где достал?

— Купил. Всё, что было, отдал.

— Прочту. Непременно прочту.

Леопольд рассказал об этом Яровицкому. Тот с сомнением покачал головой:

— Не поймёте. Рано вам ещё. Впрочем, попробуйте.

Яков был поражён. Что значит — не поймёте? Разве есть такие книги, которые нельзя понять? Или Яр считает его ребёнком? Может быть, запомнилась нечаянная встреча на Волге, когда поспорил Яков с мальчишками из речного училища?

Свердлов любил Волгу. Он отлично плавал, считался среди гимназистов едва ли не лучшим гребцом. И только учащимся речного училища завидовал — состязаться с ними действительно было трудно, что, впрочем, и не удивительно: их специально обучали искусству гребли. И всё-таки не выдержал, когда один из учащихся назвал его хилым гимназистом.

— Давай так, — предложил Яков. — Прежде сплаваем, а потом посмотрим, кто лучше гребёт. Увидим, кто из нас хилый.

— Ты? Против меня? — И парень, которого мальчишки звали Акулой, выразительно оглянулся, дескать, посмотрите, какое нахальство: он вызывает меня. Кто-то хохотнул, кто-то поддержал Свердлова. Ребятам было интересно...

Яков проиграл. Правда, в плавании на равных он выглядел даже лучше, легче. Но зато в гребле оказался слабее.

Он вышел из лодки и весело сказал:

— Не радуйся, мы ещё сразимся.

— А ты настоящий парень, Яков! Видать, не любишь проигрывать?

— Проигрывать никто не любит, просто не все умеют побеждать. — Услышал Яков знакомый голос Яровицкого.

Это звучало очень обидно. «Не умеют побеждать...» Что он — ребёнок, что ли? Тот, кто посещал кружок, мысленно причислял себя в будущем к революционерам, к целой армии людей, которым завтра придётся идти в сражение и, быть может, надеть кандалы.