И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове - [15]

...На церковной паперти к дверям были пришиты две-три прокламации за № 10, одна из них была вынута дочерью чиновника Лидией Ивановной Соколовой из кармана, переложена в рукав, а когда её загородил студент Борис Морковин и Свердлов Яков, то она приколола булавками прокламацию к церковной двери около крышки гроба... „Студент-товарищ, мы знаем, за что ты пал, здесь собралась небольшая кучка тебя понимавших и сочувствующих, придёт время, настанет заря свободы, тогда весь русский народ поймёт, за что ты пал“, — говорил студент, развернув предварительно прокламацию и, видимо, заучивший наизусть... Потом пели все присутствующие под мотив „Марсельезы“: „Вставай, поднимайся наш русский народ, вперёд, вперёд...“ Запевалами были братья Яков и Вениамин Свердловы...

С кладбища уходили с „Марсельезой“. Требование — прекратить пение, но толпа не послушалась предупреждения полицейских чинов... и вышла в том же составе, продолжая петь, на Петропавловскую площадь, отказавшись разойтись, крича: „В кучу собирайтесь“. Особенно кричали Гурвич, Моисеев, Михайлов, Грацианов, Борис Морковин, Яков Свердлов, Вениамин Свердлов...»

Финал, как и следовало ожидать, таков: «Основываясь на заключении комиссии, назначенной мной для выяснения участников в беспорядке, имевшем место 22 сего апреля, за демонстративное нарушение порядка и спокойствия в общественном месте подвергнуть аресту: Израилевича, Свердлова, Мияковского, Покровского... на две недели каждого. Подписал: губернатор, генерал-лейтенант Унтербергер».

Из показания Якова Свердлова на допросе: «Лидию Соколову я знаю очень мало, Бориса Морковина я совершенно не знаю, Николая Гурвича тоже не знаю, Павла Грацианова, Павла Корсака, Владимира Загиндикова не знаю и никогда не видал. С Анной Доброхотовой я не знаком и тоже никогда не видал, Галонина, вольнослушателя Московского университета, я тоже не знаю, Леопольда Израилевича знаю только по гимназии, был один раз у его матери, когда мой брат Зиновий жил у него на квартире. Был ли Израилевич на похоронах, утвердительно сказать не могу, но кажется, что был».

Свердлов откровенно издевался над ротмистром, который, чувствуя это, посматривал на свои холёные пальцы (с каким удовольствием он сжал бы их сейчас в кулак...). Неужели этот жандармский ротмистр надеется, что Яков выдаст кого-то из своих товарищей?

Впрочем, Яков был уверен, что остальные арестованные поступят так же — и Морковин, и Лида Соколова, и Леопольд, и Володя Лубоцкий...

Из протокола допроса Лубоцкого: «По поводу демонстрации, бывшей 22 апреля, по поводу похорон студента Рюрикова я показаний никаких дать не могу, так как меня там не было. Я находился дома. Виновным себя не признаю».

Яков знал цену листовкам, этим небольшим, с превеликой осторожностью отпечатанным вестникам самого важного, что необходимо рабочему в его борьбе против царизма.

С тех пор, как очутился в Сормове, он ещё больше убедился, как нужны людям эти небольшие, иногда некрасивые листочки бумаги. Недаром так старательно прячут их рабочие, недаром так охотятся за ними полицейские фараоны.

Однажды член Нижегородского комитета РСДРП Михаил Фёдорович Владимирский попросил Митю Павлова:

— Передай Якову Свердлову, пусть придёт ко мне.

Вечером Яков был дома у Владимирского. В комнате на широком диване сидел Яровицкий, облокотившись о валик.

— «Хвоста» за собой не притащил? — поинтересовался Яр.

— Нет, иначе не зашёл бы.

— Садись, чаю попьём, — предложил Владимирский.

Яков понимал: не чаю ради пригласил его Михаил Фёдорович, и не ошибся. Владимирский, как говорится, взял быка за рога:

— Нижегородский комитет Российской социал-демократической рабочей партии доверяет тебе ответственное дело.

То ли чай был слишком горячим, то ли слова эти на Якова так подействовали, — он почувствовал, что у него перехватило дыхание. Российской социал-демократической... ответственное дело... Он даже встал.

— Мы между собой решили, что тебе такое дело по плечу. — Владимирский сделал паузу, затем продолжил: — Речь идёт об организации типографий, подпольных, конечно.

Яков предвидел, что именно об этом пойдёт разговор. И не потому ли выбрали его, что отец Якова гравёр и печатник?

— Конечно, — как бы угадал его мысли Владимирский, — в какой-то мере мы бы могли использовать уже существующие типографии — везде найдутся свои люди. Но это неконспиративно и опасно... Нужно налаживать свои станки... И ты лучше других в этом разбираешься.

— А что печатать? — спросил Свердлов.

— Листовки. Прежде всего листовки, прокламации. Привлеки к этому делу верных людей, отыщи надёжное место...

Для Якова словно началась новая жизнь — настолько отдался он организации подпольного печатания листовок. А дел было невпроворот. Надо и «техников» обучить, и доставать всё необходимое: желатин, глицерин, бумагу, специальные чернила, обеспечить «заказы» и наладить экспедицию прокламаций. Впрочем, «заказчиков» было много — и сормовичи, и студенты, и рабочие лесопилки...

Как-то Чачина спросила его:

— Нужен типографский шрифт, где бы достать?

Обычно Свердлову в этом помогали рабочие нижегородских типографий. Но теперь связи с ними оборвались. Да и контроль за шрифтами становился всё строже. Где же взять?