И нет этому конца - [14]

— Воздух! — закричал Сперанский.

Я бросился на землю и услышал нарастающий рев вражеских самолетов. Первый из них уже пикировал. Неужели на нас?

В мгновение ока я перекатился через небольшой бугор и свалился в узкий окоп.

Подо мной вздрогнула и заходила ходуном земля. Потом еще и еще…

Бомбы падали где-то внизу. Только бы не в раненых, ожидавших паромы!

А может быть, немецкие летчики целили в те два понтона? Но попасть в них не так просто: они — в движении. Как сейчас там моя знакомая незнакомка?

Поредевший на какое-то время огонь зениток снова стал оглушительным и частым. К ударам орудий, находившихся поблизости от нас, присоединились дружные залпы зенитных батарей левого берега.

Я приподнял голову и увидел капитана. Он стоял у землянки и наблюдал за самолетами, вновь заходившими для бомбежки. Остальные лежали там, где их повалил предупреждающий возглас Сперанского.

Раздалось еще несколько тупых ударов, и земля под моими ладонями и коленями забилась как живая.

— Лейтенант!

Я выбрался из окопа и подбежал к капитану.

— Давайте поднимайте людей — и вниз!

Удары зениток уже не были столь яростны и беспорядочны, как в начале налета. Они определенно двигались в одном направлении — вдогонку уходившим самолетам.

— Отбой! — заорал я не своим голосом.

Санитары осторожно отрывались от земли.

— Бегом вниз! — И первым рванулся под гору. За мной понеслись остальные.

— А носилки? — догнал меня голос капитана.

Я на бегу затормозил каблуками, крикнул бежавшему следом Чепалю:

— Назад — за носилками!

Он повернул обратно.

С кручи мы сбежали в считанные секунды. Под обрывом у дороги по-прежнему сидели, лежали и стояли раненые. Живые, невредимые, если можно так сказать о них — уже искромсанных металлом.

Сердце у меня сжалось от тревожных предчувствий. Я сбежал к воде и увидел вдали на серебристой поверхности контуры одного-единственного парома, приближавшегося к левому берегу. Другого понтона нигде не было.

Я оцепенел от охватившего меня ужаса.

— Нужно быстрее на ту сторону! — взволнованно сказал капитан.

Да, надо быстрее, надо быстрее!

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

1

Но попасть на левый берег нам удалось лишь за полночь, когда был отремонтирован третий паром.

Там мы узнали подробности потопления транспорта с ранеными. Одна из сброшенных самолетом бомб разорвалась всего в нескольких метрах от него. Паром пошел ко дну. Большинство раненых погибло.

— Товарищ майор! — наконец собравшись с духом, спросил я коменданта переправы. — Вы не скажете, где девушка-санинструктор?

— Какая девушка?

— Сопровождавшая раненых.

— Никакой девушки я не видел…

Значит, она тоже погибла. Я уже ясно-ясно представил, как ее било и било о камни на дне этой ненасытной прорвы. И в то же время она была передо мной как живая. Вот она с загадочной улыбкой взбегала на паром, и он медленно отчаливал, начиная свой последний рейс. И снова видел, как ее било и било о подводные камни. А потом протащило между ними и повлекло вперед по течению. И рядом с ней, то отставая, то обгоняя, неслись легкие и подвижные тела ее мертвых товарищей. Даже там они вместе, наверное.

Неужели так и исчезла она, унося с собой тайну нашей встречи? И мне до конца жизни, если, конечно, выпадет счастье пережить эти долгие военные дни, суждено будет мучиться в поисках разгадки, и так и этак раскладывая нескончаемый пасьянс воспоминаний?

А может быть, она вообще мне привиделась?..

— Это ваши люди? — спросил комендант, показывая на санитаров.

— Да, — ответил капитан.

— Они нам хорошо помогли. Шестерых вытащили из воды.

Стоявшие впереди Орел и Саенков приосанились. Да и остальные, похоже, довольны. Притихли, навострили уши — ждут, что еще доброго скажут о них.

Но коменданту уже не до нас: на одном из паромов вспыхнула перебранка между понтонерами и танкистами, которые разворотили причал.

— Назад! Назад! Кому говорят, назад! — долетел до нас его звонкий голос…

Под нашими ногами поскрипывал прибрежный песок. Залитый лунным светом, он был похож на грязный лежалый снег. Впечатление такое, как будто уже зима, только не холодно.

Капитан очень торопился — хотел за ночь побывать и на других переправах.

За восемь часов, пока он находился с нами, все к нему привыкли. А мне, к тому же, он здорово облегчил жизнь, принимая за меня то одно, то другое решение. С ним бы мы не пропали, это уж точно. Страшно подумать, как я тут буду без него. Ведь на мне вся переправа: и оба берега, и река, и санитары, которые почти ничего не умеют. И как я со всем этим управлюсь? И все же в глубине души я желал, чтобы он быстрей уехал: с ним я чувствовал себя в своем взводе третьим лишним. Не только старшина, но и командиры отделений обращались в основном к нему. Разумеется, я их не осуждал. Наверно, на их месте я вел бы себя так же. Но где-то внутри у меня нарастало раздражение. В конце концов, я был командиром взвода, а не мальчишкой на побегушках.

Но внешне я, конечно, не выказывал этого. И даже наоборот, с изрядной долей лицемерия попросил его остаться еще немного.

А он, славная, бесхитростная душа, принял мои слова за чистую монету и доверчиво сказал:

— Не могу, голубчик. Но через день-два я постараюсь снова побывать у вас…