И не только о нем... - [59]

Значит, Збарский жив! Конечно! Значит, ему было все поручено! Это естественно! Кто же, как не он! А главное — жив…

На самом деле не было ничего похожего. Збарский, как мы уже знаем, продолжал сидеть в своей одиночке, даже не ведая, что Сталин умер.

Отстояли в почетном карауле. Снимают траурные повязки. Вижу большую группу кинематографистов, здороваюсь, среди них Сергей Герасимов, Михаил Чиаурели, Михаил Калатозов, операторы, осветители. Им поручено снять документальный полнометражный фильм — «Смерть Сталина».

Съемки уже начали производиться по всей стране.

Этот фильм был сделан, но никогда не увидел экрана.

МЫ ЖИЛИ В ОЩУЩЕНИИ ВЕСЕННЕЙ ОЧИСТИТЕЛЬНОЙ ГРОЗЫ, следом за которой придет ослепительная синева чистого неба…

Потом Григорий Чухрай, автор «Сорок первого» и «Баллады о солдате», так и назовет свою картину об этих временах надежд и возрождения — «Чистое небо».

Каждую неделю происходило нечто ошеломляющее и вселяющее новые, светлые ожидания.

Вот уже и «врачи-убийцы» — не убийцы.

Полностью реабилитированы доктора — и те, которых уже не было на свете, и те, кто находился в заключении, в ожидании процессов, исход коих был предрешен.

И героиня Тимашук вовсе не героиня, а подлая лгунья и провокатор.

И с нее сорван орден Ленина.

Как карточные домики, сброшенные очистительной грозой, сыпались загодя составленные сценарии дутых дел.

Вот и авторов этих чудовищных сценариев постигло беспощадное возмездие.

Один из особо выдвинувшихся и пользовавшихся высоким доверием в своей кровавой деятельности полковник Рюмин приговорен к высшей мере наказания. И об этом официально сообщено в прессе.

Возвращалась свобода невинно пострадавшим и ждущим своей злой и безнадежной участи честным людям с чистой совестью, которую нещадно давили сапогом беззаконий рюмины и их вдохновители. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось вашим мудрецам…»

Возвращались домой люди.

Одними из первых — те, кто были арестованы на всякий случай в ночь, когда не стало Сталина.

Николай Павлович Охлопков пригласил меня, жену и дочь в Большой театр на премьеру «Декабристов» Юрия Шапорина, либретто Алексея Толстого и Всеволода Рождественского.

Я знал Юрия Александровича Шапорина еще по довоенным ленинградским временам, он написал блистательную музыку к довольно слабенькой пьесе «Нефть», написанной мною в соавторстве и поставленной на сцене бывшего Александринского театра. Но знаменит он был, естественно, не этим спектаклем, а музыкой к «Блохе» по повести Лескова и к пьесам Шиллера, Шекспира, Пушкина, симфонией-кантатой «На поле Куликовом» на слова А. Блока и многими другими произведениями, однако сильнейшей и крупнейшей его работой была опера «Декабристы».

Опера пробивалась в свет с трудом, под вопросом, можно ли доверять сцену Большого театра такому «авангардистскому» режиссеру, в каких числился Охлопков.

Время помогло, и вот уже премьера «Декабристов» на сцене Большого театра — само по себе явление примечательное для этой классической твердыни.

Нельзя представить волнение, с каким и Шапорин, и Охлопков ждали этой премьеры. Сколько нервных клеточек было потрачено ими обоими в борьбе за то, чтобы опера наконец вышла на сцену.

И вот — вышла.

Мы с женой и дочерью приглашены заранее, билеты в седьмой ряд, близ правительственной ложи, Охлопков несколько раз звонил, с какого именно подъезда следует пройти, не забыть (на всякий случай) паспорта, ни в коем случае не опаздывать.

Спектакль начался.

В ложе все тогдашнее Политбюро в полном, как мне показалось, составе.

Опера идет со все нарастающим успехом. На сцене заговор декабристов, я смотрю, слушаю с восхищением, не стану таить, нередко посматриваю на правительственную ложу.

Время от времени выходит и возвращается Булганин, о чем-то говорит, наклоняясь к Хрущеву, тот — к Маленкову, Булганин выходит, возвращается, опять наклоняется к Хрущеву…

И я наклоняюсь к жене и тоже шепчу ей:

— Что-то происходит — и не на сцене…

Идет, завершаясь овацией зала, любимая сцена Охлопкова — каре декабристов на Сенатской площади, двигающееся прямо на зал.

Успех великий и — заслуженный. Без конца вызывают — артистов, дирижера, музыкантов, выходят снова и снова кланяться Охлопков и Шапорин. Цветы дождем летят на сцену.

В правительственной ложе все аплодируют стоя, впрочем, время от времени наклоняясь друг к другу, и по-прежнему входит и выходит Булганин, министр обороны…

Ночью звоним Охлопкову. Он счастлив. Он хочет слушать еще и еще о спектакле, расспрашивает нас снова и снова, мы от всей души радуемся и гордимся его успехом…

Утром едем на дачу, выкатываем машину из гаража, рядом прогревает свой «москвичок» недавно возвратившийся из тюрьмы Игорь Владимирович Нежный, уже восстановленный на работе. Еще стрижен под машинку, еще не успели отрасти волосы.

Рассказываю ему о вчерашнем успехе «Декабристов». Неожиданный вопрос:

— А вы сегодняшнюю газету читали?

— Да.

— И официальное сообщение о том, кто присутствовал в ложе?

— Конечно, читали. Рады за Охлопкова и Шапорина.

— Я тоже рад, не в этом дело. Там не было одной фамилии.

— Ничего мы не заметили.

— А вы перечтите внимательно.