И. Мышкин – один из блестящей плеяды революционеров 70-х годов - [17]

Обвиняемые были усажены на места для публики. Четыре человека – Мышкин, Войнаральский, Ковалик и Рогачев – как наиболее важные из подсудимых были усажены на обычные места для обвиняемых, находившиеся на возвышении и обнесенные барьером. Сенаторы сидели за длинным столом против мест для публики. Хотя было объявлено, что процесс проводится публично, на самом деле в зал суда обычно пропускалась лишь специально проверенная «публика», среди которой постоянно сидели агенты III отделения.

Как теперь стало известно, весь процесс проходил под негласным контролем со стороны самого царя. Обо всех заседаниях агентурные сводки систематически докладывались Александру II, который давал личные указания. Так, когда Александру сообщили, что на одно заседание в зал проникло несколько студентов, немедленно последовала резолюция: «Его величество изволил обратить на это обстоятельство внимание и желание, чтобы это не повторялось...»⁵⁵ Нарушая все рамки законности, Александр II вмешивался в ход процесса, поощряя судей не считаться ни с какими юридическими нормами. Когда председатель Петерс на заседании 14 ноября позволил обвиняемому Соловцовскому высказаться до конца, не прерывая его речь, Александр распорядился следующим образом оценить ведение этого заседания Петерсом: «Государь император не одобрил этот способ действия. Об этом следует сообщить на словах г. ст. секр. гр. Палену[9]»⁵⁶.

Хотя заключенные тогда и не могли знать всех этих подробностей, большинство из них правильно оценило «беспристрастность» царских сенаторов и решило отказаться от всякого участия в суде. Но по вопросу о формулировке отказа единого мнения не было, и на протяжении первых трех дней по этому вопросу среди обвиняемых шла оживленная дискуссия.

Начало суда Мышкин встретил с большим удовлетворением. Хотя, как уже указывалось, гласность процесса была крайне стеснена, все же, выступая на судебных заседаниях, он получил некоторую возможность пропагандировать свои взгляды. Отчеты о заседаниях (правда, в урезанном и зачастую искаженном виде) печатались в русских газетах. Но передовые круги русского общества уже привыкли читать «между строк», догадываясь по смутному официальному сообщению об истине. Кроме того, почти на каждое заседание в зал пробирались сочувствовавшие революционерам студенты, которые передавали «на волю» правду о совершавшемся в зале суда.

В этих условиях Мышкин каждое свое выступление стремился использовать в революционных целях. Уже на первом заседании 18 октября, когда производился опрос подсудимых, Мышкин на вопрос о его звании ответил: «Лишенный всех прав арестант». Когда его спросили о роде занятий, последовал смелый ответ: «Занимался печатанием запрещенных правительством книг». На вопрос о религии Мышкин заявил: «Крещен без моего ведома по обрядам православной церкви...»⁵⁷

На следующем заседании, которое состоялось 20 октября, Мышкин выступил с резким заявлением, доказывая клеветнический характер обвинительного заключения. В своем выступлении он энергично разоблачил вопиющее нарушение судьями принципа гласности и публичности судебных заседаний. «За двойным рядом жандармов, – сказал он, – примостилось 3 – 4 субъекта. Неужели это та самая хваленая публичность, которая дарована новому суду на основании судебных уставов?»⁵⁸

Протесты Мышкина и других обвиняемых показали сенаторам, что справиться со сплоченной массой подсудимых они не смогут. Поэтому они решили разбить подсудимых на отдельные группы по месту деятельности революционеров и вести судебное следствие над каждой группой отдельно. Совершенно очевидно, что такое решение означало вопиющее нарушение прав заключенных, но царские власти решили не считаться с этим. 24 октября подсудимым было объявлено о производстве в дальнейшем следствия по отдельным группам «ввиду недостатка помещения».

На этом заседании Мышкин снова поднялся с заявлением. Несмотря на все усилия председателя заставить его замолчать, Мышкин заявил, что отчеты о судебных заседаниях печатаются в «Правительственном вестнике» в крайне искаженном виде и все «наиболее важное и существенное для нас не имеет места в этом официальном органе»⁵⁹. Председатель прервал его и объявил заседание закрытым.

Тогда заключенные устроили шумный протест, громко выражая этим свое возмущение систематическим нарушением их прав. Судьям удалось заставить обвиняемых покинуть зал заседания только с помощью жандармов.

На следующем заседании, на которое уже были вызваны только 27 человек, отнесенных к петербургской группе, заключенные применили иную тактику. Почти все подсудимые заявили о своем недоверии к царскому суду и, отказавшись участвовать в его заседании, потребовали удаления их из зала. Такая же картина повторялась и на последующих заседаниях. За исключением небольшой кучки, почти все подсудимые поочередно заявили о своем непризнании гнусной комедии «милосердного и правосудного» царского суда.

В это время, несмотря на все строгости тюремной администрации, заключенные широко общались между собой. Им удалось открыть окна своих одиночек. Стоя целыми днями у раскрытых окон, они горячо обсуждали свою тактику поведения, ответы товарищей на процессе и другие вопросы. Кроме того, им удалось соединить одиночные камеры бечевками, протянутыми по наружной стене. По этим бечевкам заключенные переправляли друг другу письма и другие предметы. В обстановке массовых и дружных протестов нескольких сотен революционеров тюремная администрация не могла ничего с ними поделать.