И мы солдаты... - [12]

Тетя Анна сняла крышку с большого чана, размешала половником суп и стала разливать. Каждый получил по одной галушке, а галушка — с мамину ладонь!

— Ешьте, ешьте, ребята, на работе все равны, — ласково улыбается тетя Анна.

Галушки из гороховой муки кажутся необыкновенно вкусными. Так бы и ел только их. Мама говорит, что это от свежего воздуха и еще потому, что хорошо поработали. Ко мне подошел бригадир:

— Ванек, сегодня опять будем полевую газету делать. Ты нарисуй, а я подпишу. Получишь за это полтрудодня.

— Нарисуй, сынок, лодырей, чтоб от стыда сгорели, — засмеялась бабка Мархва.

Прошлый раз ей газета уж очень понравилась. Я нарисовал тетку Василису — высокие желтые колосья вели ее под руку в правление. Конечно, это я не сам придумал, а бригадир подсказал. Вышло смешно и очень похоже. Все очень смеялись, даже сама тетя Василиса.

Я отдал серп брату и шагаю за бригадиром по полю. Бригадир смотрит, кто как работает.

Санька кричит мне со своего участка:

— Попробуй только меня нарисовать!

Бригадир смеется:

— Зря не нарисуем. У вас как будто все в порядке.

Подходим к самому дальнему участку. Здесь работает Таня с матерью. Таня — наша соседка, кроме того, мы с ней учимся в одном классе. Откровенно говоря, она мне давно нравится, еще с прошлого года. Может, поэтому я не смотрю на нее, не разговариваю с ней, только всякий раз краснею, как последний дурак.

А недавно случилось вот что: мы с Таней начали переписываться. Не по почте, а просто при встрече суем письма друг другу в карман. Я пишу коротко — что сделал за день, с кем и из-за чего подрался, конечно, привираю немножко, словом, стараюсь показаться героем. Ну и, разумеется, намекаю на свои чувства, но не очень, а то еще нос задерет. Девчонки такие!

Таня в ответ мне пишет о себе, про свои горести и радости.

В школе мы не смотрим друг на друга, никто и не догадывается о переписке — это наша тайна.

…Я хочу скорее проскочить мимо тети Лизук — Таниной матери, но бригадир, как назло, вступает с ней в перепалку.

— Лизук, у тебя совесть есть? Срезаешь колосья. Высоко берешь. Зима все сожрет, соломы много понадобится! Каждое зерно — хлеб. Хлеб нужен фронту. И убрать его надо без потерь.

С тетей Лизук лучше не связываться: такого наговорит. Пока она препиралась с бригадиром, я скорей в другую сторону повернул. В спешке наступил на чернобыльник, разбередил ногу до крови. Хорошо, что мама сунула мне в карман растертый чертов палец. Посыпал на рану, кровь сразу перестала течь.

— Ты почему же убежал? — догоняет меня бригадир. — Вот кого рисовать надо. Изобрази дочку с матерью, как за ними колосья бегут. Ну, и баба эта Лизук! Ленивая, нерадивая, а уж языкастая!

— Не буду я рисовать, — говорю. Бригадир от удивления споткнулся:

— Это почему же? Что за капризы?

— Не буду, и все.

— Объясни, Ванек, почему? Ты же никогда не отказывался, — недоумевает бригадир.

— Ногу зашиб, болит очень, — бормочу я и, прихрамывая, иду через все поле к своему участку.

К вечеру появилась газета. Бригадир сам нарисовал нерадивых колхозниц. Впереди всех красовалась Танина мать. Газета ходила по рукам. Все хохотали, а «потерпевшие» стыдливо отводили глаза в сторону.

Тетя Лизук бушевала.

— Это что же делается? — потрясала она кулаками. — Мой тоже на войне, зачем смеетесь над солдаткой? Это ты все, шпингалет! Вот я тебе покажу картинки рисовать!

— Тетя Лизук, честное слово, не я, — говорю чуть не плача.

— Ты, ты, больше некому! Знать тебя не хочу!

— Я сам рисовал, — вмешивается бригадир. — Ванек трусом оказался. Вот уж не думал!

Я позорно прячусь за копну, бригадир прав — струсил я, Тани побоялся.

— Дед Макар идет! — крикнул кто-то.

Дед Макар — деревенский почтальон. Сейчас он самый главный, самый долгожданный гость в каждой избе. Ребята окружают деда Макара.

— Нам есть?

— А нам?

— А нам?

— А нам?

Дед Макар медленно — так кажется всем — вынимает из своей большой кожаной сумки солдатские треугольники.

— Это не вам, а это…

Сегодня счастливыми оказались бабка Мархва, Санька Петров и тетя Лизук. Остальные смотрят на них с затаенной завистью. Мама тихо говорит:

— Опять нет… Что же это такое?

Федя тоже тут. Он почти насильно уводит маму.

Дед Макар как-то странно посмотрел на брата и на меня. Может, мне просто показалось? А вдруг папа ранен? Лежит в госпитале, а дед Макар с Федей скрывают это от мамы?

Мы снова принимаемся за работу.

— Федь, а ты правда ничего не знаешь про папу? — шепчу я брату.

Федя вздрагивает и молчит.

— Федь, — пристаю, — скажи мне, Федь. Может, папе в госпиталь посылку надо послать, чтобы скорей поправился.

Брат сосредоточенно работает, словно не слышит моих слов.

От Длинного поля до деревни четыре километра. С дальних полей урожай убрали раньше. Остались поля вокруг леса и деревни. И все, кто может держать серп, — в поле.

С полудня стал накрапывать дождик, к вечеру расшумелся вовсю. Бежим домой, сегодня рабочий день короткий, можно поиграть вволю. В избе хорошо, прохладно. Мама принесла от соседки пахтанье, мы с Федей стоим у окна. Сейчас все сядем за стол ужинать. Неожиданно брат говорит хриплым, чужим голосом:

— Мама, а если папа не вернется с фронта?