...И многие не вернулись - [72]

— Откройте печь! — приказал Божил моим сыновьям.

Атанас потянулся к заслонке, а полицейские нацелили туда свои автоматы и винтовки. Божил взвел курок пистолета. Атанас открыл заслонку, и все увидели черную пустоту. Полицейские еще больше рассвирепели. Не дай бог, если бы кошка или мышь там зашуршали, — как цыплят бы нас перебили и село подожгли.

— Забирайтесь внутрь и посмотрите, нет ли там кого-нибудь! — приказал Божил моим ребятам.

Атанас просунул голову в печь, но не полез. Тогда Шеине схватил его и стал заталкивать в печь. Петр бросился на помощь Атанасу и стал тянуть его назад.

— Хватайте и этого! — крикнул Божил.

Подскочил еще один полицейский, схватил Петра и тоже начал запихивать его в печь.

— Чего вы сами не лезете? Детей мучаете! — крикнула я Божилу.

Тут Шеине схватился за кочергу, и я поняла, что они задумали.

— Уби-й-цы! — завопила я. — Вы хотите сжечь их? Уби-й-цы!..

Божил схватил меня и фуражкой стал затыкать мне рот, но я его сильно толкнула и вырвалась. Дети тоже подняли шум. Наши соседи давно уже встали, но прятались — боялись подвернуться полицейским под горячую руку. Но когда поняли, в чем дело, сразу высыпали на улицу. Это и спасло моих детей…

Божил ударил меня сапогом по ногам. Я упала. Потом он три раза свистнул, и бандиты ушли. Только тогда я увидела, что кроме тех, кто находился во дворе, в поле за домом пряталось еще человек двадцать…

В день поминовения усопших перед самым рассветом кто-то постучал в ворота. Было уже тепло, и мы спали на веранде. Смотрю — а у ворот маячат двое полицейских.

— Вставайте! — раздался голос полицейского. — Соберите что-нибудь из барахла — мы вас высылаем из села.

— Что это такое? — спросила я.

Тот вытащил лист бумаги и начал читать приказ о высылке.

— Уж больно вы торопитесь! — заявила я ему. — У меня молодая невестка с младенцем. Ее муж в тюрьме… Надо подумать, на кого ее оставить.

Ну, собрала я детей, взяли мы продуктов, навьючили на себя одеяла и пошли.

Нас отвели в полицию. Туда же привели и других людей из Чепино, Лыджене и Каменицы. Потом нас посадили на телеги и повезли в Пещеру. Через дней десять мы очутились в селе Голям-Извор Разградской околии.

Местные крестьяне сначала встретили нас недружелюбно, но, разобравшись, что мы за люди, изменили свое отношение. Звали к себе в гости, охраняли нас от властей и не дали почувствовать нужды ни в чем. Атанас познакомился с несколькими парнями-коммунистами, и они стали налаживать работу в селе, да и в округе.

Ивана забрали в солдаты осенью сорок третьего, но он не пробыл в казарме и года. Несколько месяцев провел в Гюмюрджине, а после этого его перевели в школу санитаров в Шумене.

Не прошло и педели после нашего возвращения из ссылки, как Иван приехал в Чепино — в шинели, с рюкзаком, и штык при нем.

— Меня переводят в Неврокоп, — сказал он.

Он снял рюкзак и шинель. Потом вынул из кармана письмо, запечатанное красным сургучом, и повертел его в руках.

— Приказали мне передать это письмо какому-то офицеру в Неврокопе, а я не знаю, что в нем… Вот и зашел, чтобы вместе подумать, как быть.

На следующий день Иван отправился дальше, но не прямо в Неврокоп, а сначала завернул в Обидим. Я велела ему посоветоваться с моим отцом и братьями.. Его деда Благо знали там и уважали за то, что он помогал Гоце Делчеву.

Дед сразу понял, что с этим письмом дело не чисто. И потому пошел вместе с Иваном в город к какому-то знакомому начальнику.

— Ну-ка вскрой это письмо и скажи, что в нем написано, — попросил дед Благо и подал конверт.

Человек прочел письмо и посмотрел на старика:

— Скажи, дед, кем тебе приходится этот парень?

— Внук мой. Сын дочки.

— Не буду от тебя скрывать. Письмо плохое. Твой внук — коммунист. Сообщают, чтобы его держали под наблюдением… Но то, о чем я тебе сейчас говорил, пусть здесь и останется. А то и мне несдобровать…

Из Обидима Иван вернулся в Чепино, и вместе с Костадином, только что выпущенным из тюрьмы, они ушли к партизанам. Костадин вернулся, потому что в селе он был нужнее, а Иван остался с ними…

Вскоре партизаны напали на железнодорожный состав и станцию Острец. Они устроили засаду где-то между Чепино и Аврамовыми колибами. Им предстояло остановить состав, захватить его и, следуя от станции к станции, на каждой обезоруживать военную охрану. Для маскировки двадцать человек одели в солдатскую форму, а Манола Велева — даже в офицерскую.

Они укрылись — кто за кустами, кто за камнями. Настроение у всех было хорошее. Иван пел русские песни. — он их пел и когда было хорошо на душе, и когда плохо.

После полудня со стороны Чепино показался дым паровоза. Локомотив дал сигнал и исчез в туннеле. Один из партизан, одетый в солдатскую форму, вышел на железнодорожное полотно и стал размахивать красной кофточкой Веры Алексовой (ведь совсем еще ребенок была, а туда же — ушла к партизанам!). Машинист высунулся в окошко, посмотрел и нажал на все тормоза.

Пока железнодорожники и пассажиры поняли, в чем дело, Иван вскочил в первый вагон. Бросились к составу и остальные партизаны.

Среди пассажиров нашлись солдаты в офицеры. Наши стали их обезоруживать. В одном из купе первого класса ехал офицер с матерью. Его попросили сдать оружие.