...И многие не вернулись - [59]

«Западню мне готовит…» — сообразил Стойо. Он уже понимал, что дело приняло серьезный оборот.

Пока полицейский говорил по телефону, Стойо незаметно влез в тормозную будку одного из грузовых вагонов, перешел на другую сторону состава и направился к паровозу.

— Сбросьте мешки на повороте, не доезжая разъезда Дренов Дол, — сказал он машинисту. — Я спрыгну там же… Договорились?

Локомотив медленно пополз на подъем, и пассажиры снова задремали. Прикрыл глаза и Стойо, но только для виду. На востоке небо медленно бледнело. Мимо окон вагона проносились искры и клубы дыма. Купе наполнилось гарью.

На большом повороте Стойо спрыгнул на траву. Переждав, пока поезд отошел, он разыскал в придорожной канаве мешки и потащил их прямиком через лес в Каменицу.

2

Шла наша третья партизанская зима. Лес казался безжизненным: снег, полное безветрие — и ни души кругом. Только вой голодных волков нарушал эту мертвую тишину.

Морозный февральский день казался нам бесконечным. Вместе с Крумом Гинчевым мы, съежившись, устроились под большой елью в лесу и ждали наступления темноты. Нам предстояло спуститься в село, чтобы встретиться во Стойо и Костой Йовчевым из Лыджене.

Стемнело, и мы отправились в путь. Стойо и Коста уже ждали нас на тропинке у самой опушки леса. Земля промерзла, дул пронизывающий ветер, и, чтобы не окоченеть, они подпрыгивали на одном месте.

— Наконец-то! Полчаса мерзнем! — сказал, подходя к нам, Коста.

Он поздоровался и подал мне что-то тяжелое.

— Ручная граната! — обрадовался было я. В то время иметь гранату — это кое-что значило!

— Какая там граната! — проворчал Коста. — Ром! Выпейте, а то в такой холод превратитесь в сосульки.

Я пробормотал что-то и небрежно махнул рукой.

— Ах да, ты ведь у нас трезвенник… А ну давай ее сюда!

Я подал ему бутылку, и он принялся пить прямо из горлышка. Потом вытер губы ладонью и даже крякнул от удовольствия. Приложился, однако, и я. Обжигающий напиток разлился по всему телу, и я почувствовал приятную теплоту. Мне стало весело и легко.

Стойо все еще переступал с ноги на ногу, дышал себе в ладони и молчал.

— Ты что нос повесил? — подшутил над ним Крум Гинчев.

— Повесишь, Крум: мороз кусается, и ищейки, идущие следом, тоже кусаются.

В Пещеру, Брацигово, Батак и Чепинскую котловину прибыла жандармерия. Карательный отряд, с месяц назад обосновавшийся в Лыджене, арестовывал коммунистов и нащупывал связи местного населения с партизанами.

Днем жандармские офицеры и полицейские агенты отлеживались в тепле, а ночью караулили на перекрестках, мостах, во дворах.

— На днях в селах соседнего уезда носили по улицам отрезанную голову убитого партизана, — сказал Стойо. — Приносили ее и в Пещеру. Сам видел. Русые волосы, крупные черты лица… Говорят, что его убили под Кричимом…

Мы стояли потрясенные, догадавшись, что это, должно быть, Георгий Кацаров — первый комиссар отряда имени Антона Иванова.

В ту же ночь Коста ушел в село, а Стойо остался ночевать вместе с нами в лесу — так было безопаснее, потому что полиция уже напала на его след.

На следующий день к полудню Стойо пробрался в Каменицу и, никем не замеченный, проскользнул к себе домой. Увидев его, мать перепугалась:

— Ах, сынок! Зачем пришел? Утром полицейские и жандармы окружили дом, перерыли все…

Стойо взял из буфета хлеба и попросил мать, чтобы она завернула во что-нибудь. Мать не находила ничего подходящего.

— Ой, сынок, салфетки не осталось в доме. Куда ты их все унес? Ну что это такое! Не во что даже кусок хлеба завернуть…

— Ничего, мама! Потом мы тебе все эти салфетки вернем и выдадим расписку по всей форме.

За этим шутливым разговором мать и сын старались скрыть самые затаенные свои чувства, о которых говорить было трудно и излишне.

3

В отряде Стойо пробыл всего два месяца — самые тяжелые из тех, что нам привелось до этого пережить.

Через несколько дней после его прихода завязался бой на Еледжике — неравный и трагический бой, в котором погибли двадцать три партизана из пазарджикских отрядов имени Стефана Караджи и Кочо Честименского. В конце февраля и начале марта в Батакских горах разыгралась еще одна кровавая драма — разгром отряда имени Антона Иванова и массовые убийства коммунистов, а также помощников партизан в Батаке, Брацигово, Перушице, Козарско… В это время нашему отряду, покинувшему землянки и разбившемуся на группы, едва удавалось избежать той же участи.

Снова собраться все вместе мы смогли только в середине марта. Лагерь устроили на крутом склоне возле Чепино. Под несколькими навесами из веток, присыпанных землей, до рассвета горел большой костер. Когда светало, костер гасили, и мы нещадно мерзли. Собирались около потухшего костра, ворошили остывшую золу, напрасно пытаясь вернуть ушедшее тепло.

У нас не осталось почти никаких продуктов. Жандармерия и полиция непрестанно рыскали в горах и искали в глубоком снегу наши следы.

Мы старались отвлечься от тяжелых мыслей, даже пытались проводить занятия по политической экономии. Собравшись вокруг угасшего костра, читали или обсуждали «Капитал». У нас сводило желудок от голода, а мы читали популярное издание «Капитала» и пытались в нем разобраться.