...И многие не вернулись - [31]
Унтер-офицер застыл в стойке «смирно».
— Собирают листовки, господин подпоручик… Их нашли во всех ротных умывальных, возле главной аллеи, на северном дворе и перед кухней…
Солдатская масса гудела.
— Чего рты разинули! Марш в помещение! — кричал дежурный. — Унтер-офицер, первым делом снять эту тряпку! Обыскать помещения, нет ли там припрятанных листовок…
Солдаты разошлись, и казарма притихла в предчувствии чего-то недоброго. Помощник дежурного побежал за лестницей и людьми, которые сняли бы флаг, а фельдфебели разошлись по помещениям.
Солнце уже осветило пловдивские холмы. Фабричные трубы за рекой выпускали в небо бесконечные шлейфы дыма. Неподалеку от сахарного завода пыхтел паровоз. Над старым городом разносился гул фабричных сирен…
Пролетка командира полка раньше обычного протарахтела по булыжнику главной аллеи и остановилась перед штабом. Смущенный дежурный офицер подошел с рапортом, но командир его остановил:
— Что вы делаете, подпоручик! Хотите, чтобы вся казарма увидела вашу беспомощность? Зайдите ко мне в кабинет…
Офицеры заторопились в штаб. Через широкие ворота вошли двое одетых в штатское, держа руки в карманах. Их невыразительные лица казались столь же похожими, как и их шляпы.
Командир, офицеры и двое гражданских долго оставались в штабе, потом появились перед входом в казарму; подняв голову к проводам, осмотрели стены… Дежурный офицер что-то объяснял, начальник разведки полка размахивал руками, командир задавал какие-то вопросы…
Прежде всего вызвали солдат из караула и их начальников, стали расспрашивать, но никто из них ничего не мог объяснить.
— Никого не выпускать из казармы! — приказал командир. — Арестовать всех заподозренных!
Арестовали и темноглазого кудрявого солдата.
Начались допросы, побои. Инспекторы из полиции пытались обнаружить опасного подпольщика, но усилия их были напрасны…
Несколько позже трубач сыграл сбор, и полк выстроился на плацу для санитарного осмотра. Отдельно построили арестованных. Офицеры и сыщики тщательно осматривали их руки. Солдат с темными глазами догадался и украдкой взглянул на свои руки. — вокруг ногтей блестел серебристый порошок. Но было уже поздно…
Агент поволок его к командиру полка.
— Значит, это ты вывесил флаг! — подошел к нему командир полка, пристально вглядываясь в лицо солдата.
— Никак нет, господин…
Начальник разведки полка эфесом сабли приподнял его руку:
— Посмотри на свои ногти!
— Вчера чистил кружку песком. Поэтому… — ответил солдат.
Всю ночь его истязали, добиваясь признания, но он все отрицал.
На рассвете в бессознательном состоянии парня отправили в больницу. Там его привели в чувство и снова отправили на допрос. И так — три месяца. А он продолжал все отрицать…
После этого случая Петру Велеву вынесли первый смертный приговор — штраф в размере 500 тысяч левов и расстрел перед строем части.
Петр выслушал приговор, сильно тряхнул цепями, в которые был закован, и зал огласился их зловещим звоном.
Председатель суда, подполковник с увядшим лицом, сказал что-то своим коллегам и вышел из зала.
По побледневшему лицу Анастаса Велева, отца Петра, покатились слезы. Он порывался сказать сыну что-то, но так и не смог.
— Отец, не надо слез!
— Что ж ты, Петр, жизнь свою за флаг отдаешь! — через силу проговорил бай Анастас, сжав сыну плечо.
Тот молча потупился. Затем поднял голову — глаза его, казалось, стали еще больше и темнее.
С полковой гауптвахты Петра отправили в одиночную камеру городской тюрьмы. Мрак, плесень и мокрая, раскисшая земля. На прогулку его выводили под конвоем и в тяжелых кандалах, как смертника.
Осенью его перевели в старозагорскую тюрьму и бросили в одиночную камеру. Через какое-то время в соседние камеры посадили переведенных из Сливена и Ямбола товарищей. Как-то ночью караул вздумал рассадить их по карцерам, но те не подчинились. Начальник караула и надзиратели ворвались в камеры и начали избивать заключенных палками, плетьми и цепями. Петр понял, что происходит, и, схватив свои башмаки на деревянной подошве, стал колотить в дверь камеры. Проснулись заключенные и в других камерах. Вся тюрьма огласилась криками и стуком.
Караульные ворвались в камеру Петра. Начальник караула схватил винтовку и приставил штык к его груди.
— Ты чего стучишь? Или хочешь, чтобы я сейчас же отправил тебя на тот свет?..
Петр выпустил конец прикованной к ноге цепи и схватил ствол винтовки.
— Я протестую против тюремных порядков! — ответил он. — Протестую против провокации, которую вы нам готовите!..
Караульные и надзиратели набросились на Петра, повалили его на землю, начали избивать ногами и в конце концов уволокли в карцер.
В первые ночи своего пребывания в тюрьме Петр почти не смыкал глаз: все ждал, что его поведут на расстрел. И как только слышал шаги караульных, вставал… Так прошло несколько дней, а потом и недель. У него начали шататься зубы. Клочьями выпадали волосы. К концу первого месяца нервы начали отказывать, теперь он предпочитал смерть этому бесконечному ожиданию. Но палачи не спешили — по настоянию полиции они решили выждать. Полицейские утверждали, что Велев действовал в полку не один, и надеялись, что им удастся раскрыть все подполье. Вот тогда-то он им и понадобился бы.
Встречи с произведениями подлинного искусства никогда не бывают скоропроходящими: все, что написано настоящим художником, приковывает наше воображение, мы удивляемся широте познаний писателя, глубине его понимания жизни.П. И. Мельников-Печерский принадлежит к числу таких писателей. В главных его произведениях господствует своеобразный тон простодушной непосредственности, заставляющий читателя самого догадываться о том, что же он хотел сказать, заставляющий думать и переживать.Мельников П. И. (Андрей Печерский)Полное собранiе сочинений.
Книга известного советского поэта, переводчика, художника, литературного и художественного критика Максимилиана Волошина (1877 – 1932) включает автобиографическую прозу, очерки о современниках и воспоминания.Значительная часть материалов публикуется впервые.В комментарии откорректированы легенды и домыслы, окружающие и по сей день личность Волошина.Издание иллюстрировано редкими фотографиями.
Михаил Александрович Бакунин — одна из самых сложных и противоречивых фигур русского и европейского революционного движения…В книге представлены иллюстрации.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.