...И многие не вернулись - [29]

Петр Янев стягивает онучи. Тоско тоже готов. Все встают и молча прощаются. Трендафил протягивает свою обглоданную авторучку стоящему рядом парню:

— Возьми! Человек должен оставить хоть что-нибудь на память о себе…

Осужденных выводят в коридор и связывают. Из другой комнаты Хищник вызывает Илию Янева, Чаушева, Димитра Клинчева и Зафиркова. Илия тянется за полушубком, висящим на гвозде в углу комнаты. Пытается обуться, но распухшие от побоев ноги не влезают в обувь. Кто-то из товарищей подает ему свои ботинки. Илия не смотрит кто, не до того ему. Собираются и остальные.

Среди арестованных находится и Димитр, сын Петра Янева. Отцу разрешают проститься с ним.

— Скажи матери и деду, чтобы не убивались… Да постарайтесь с братом дом восстановить. И не разлетайтесь по белу свету…

Голос его звучит глуховато, но глаза у него сухие.

Их отводят к школе. Там вталкивают в грузовики и везут к Циговой лесопилке.

Улицы Батака безлюдны. Перед школой выставлены почерневшие головы убитых партизан. На пепелищах сожженных домов торчат обуглившиеся балки. От семей и целых родов, давших не одно поколение борцов за свободу, теперь остались лишь немощные старики, осиротевшие дети и вдовы. Старая река по-прежнему омывает обильно политые кровью берега, теряясь где-то среди зарослей ивняка. Глубокий снег засыпал следы, оставленные партизанским отрядом во время его последнего похода.

10

Год назад я побывал в Батаке. Встретились мы с Димитром Яневым, бабкой Петрой Джамбазовой, Димитром Хаджиевым и еще с десятком человек и в который раз повели разговор о прошлом. А разве можно обойти молчанием прошлое, когда здесь все напоминает о нем? И каменная церквушка — этот трагический пантеон, оставшийся после первой и второй бойни в Батаке, и траурный креп, который вот уже четверть века свисает и долго еще будет свисать над многими воротами, и неизменные черные косынки на головах женщин. Трагические события оставили у многих батакчан горькие воспоминания о насильственно отнятой молодости и глубоких следах запекшейся крови…

Димитр Янев тогда рассказал:

— Ребят уже расстреляли, а моя жена и мать Трендафила ничего не знали, собрали узелки и отправились туда, в столярное училище, чтобы отнести им поесть. Их вернули домой, так и не приняв передачу. К полудню по селу разнесся слух, что наших убили… Пришли ко мне старики — Ангел Балинов и Ангел Зафирков. Мы уговорились на следующий день пойти похоронить убитых… Отправились еще до рассвета, чтобы нас не заметили люди капитана. Поднялись на Петрову гряду и остановились, осматриваемся. Я говорю деду Ангелу: «А может, верно, что их в Брацигово увезли?.. Ты бы вернулся, а то тебе не под силу…» Ему тогда уже было за семьдесят. Он две войны пережил, на фронте был. В балканскую от холеры чуть не помер, а в первую мировую его несколько раз ранили. Но старик он был крепкий. В дороге все старался не отставать от нас. Устал, конечно. Когда я сказал ему, чтобы он вернулся, он помолчал, погладил усы, полушубок расстегнул и говорит: «Сейчас не время жалеть друг друга, Димитр. Наши сыновья погибают… Такая мука мне душу сдавила, не знаю, как выдержу…»

Рассвело. С болота поднимался туман. На горе стонали под ветром вековые ели. С перевала спустились мы к болоту и пошли по глубокой колее, оставленной грузовиком… Перед Циговой лесопилкой колея свернула налево. В сотне метров от шоссе, невдалеке от того места, где оно сворачивает в лес, колеса грузовика, очевидно, забуксовали и оставили глубокие следы, заполнившиеся водой. От этого места колея сворачивала обратно. Смотрим — снег вокруг утоптан множеством сапог и ветер пустой коробкой из-под сигарет играет. Рядом стреляные гильзы поблескивают… Пуще грома потрясли нас эти проклятые гильзы. Дед Ангел покачнулся, будто земля у него под ногами заходила, и ухватился за плечо Зафиркова. Поднял я одну гильзу, верчу в руках и не замечаю, как по лицу у меня слезы катятся. «Страшное совершилось… — сказал дед Зафирков. — Они где-то здесь…» Мы пошли через лес к оврагу по следам на снегу. Следы были от сапог и резиновых постолов, а среди них и кровавые следы босых ног. В падинке мы наткнулись на резиновый постол с оторванным ремешком; вместо стельки — старая окровавленная газета. Так мы дошли до поваленной бурей ели. Снег вокруг нее был утоптан и обрызган кровью…

Бай Димитр замолчал, перевел дух. И мы молчим, не решаемся взглянуть друг другу в глаза, как будто виноваты в том, что остались в живых. А он, схватившись за край столешницы и дергая головой, продолжал:

— Мы разошлись в разные стороны. Не сделали и десяти шагов, как Ангел Зафирков наткнулся на кепку сына. Потом стали попадаться клочья одежды… Сыновей своих нашли внизу, на дне оврага. Иван Зафирков лежал на спине в белой рубашке, с босыми израненными ногами. Рядом лежал ничком Петр Янев. Неподалеку от него с вытянутой рукой и откинутой головой — Тоско Ганев, тут же Тодор Чаушев. Чуть выше — рядышком — Димитр Клинчев и Трендафил Балинов, а еще выше — наш Илия… Я ли покачнулся, деревья ли закачались, земля ли — не знаю. Только чувствую, что вот-вот упаду. А опереться не на кого — у всех, как у меня, сердце обливается кровью… Кое-как собрались мы с силами, прибрали мертвых, покрыли их ветками и поплелись обратно в Батак. Около перевала повстречались нам старик из Ракитова с внуком. Он сошел с дорожки, чтобы уступить нам путь, а внук не пожелал залезать в глубокий снег. Мы поздоровались и пошли дальше. «Не видишь разве, что горе сломило этих людей?.. Почему дорогу им не уступил?» — набросился старик на парнишку.