И конь проклянет седока - [5]

Почти год он прожил среди вампиров. У него, видите ли, редкая специальность, и вампиры оставили его в живых.

— А какая у него специальность? — спросил я.

Мне никто не ответил. Длиннобородый глухо выговорил:

— Я попал сюда сорок лет назад. Я все забыл. Вампы многих изрубили на моих глазах.

Помолчали.

— Нас не так уж мало, — снова заговорил А. А. — Конспирация.

Мы никогда не собираемся числом больше десяти. Кстати, сейчас вы одиннадцатый.

Длиннобородый поднял голову:

— Время одиннадцатого.

— Что?

— Время одиннадцатого человека.

Мне очень не понравились его слова. Но вмешался А. А.:

— У нас есть подземные убежища и переходы; весь метрополитен, за исключением нескольких центральных станций — наш. А кроме того — подвалы, старые кладбища, канализация… Вампы панически боятся всего, что находится ниже уровня земли. И нас они, кстати, называют Нижними.

— А вампы — верхние? — спросил я, уже не надеясь получить ответ: кажется, никто здесь не отвечал на вопросы.

— Вампы — не люди! — закричал А. А. Трещина в очках сверкнула, словно ударила молния.

Я неожиданно для себя вскочил на ноги. Они тоже вскочили, их тени отделились от стен и придвинулись ко мне.

— Мы ведь вам объяснили, — вкрадчиво проговорил А. А. — Вы — среди друзей. Почему вы нам не доверяете? Я откровенно говорю с вами, ничего не утаиваю… Информацию надо усваивать постепенно. Десять человек предельная норма. Одиннадцатого быть не должно. Но больно вам не будет.

Голова у меня пошла кругом, я подумал, что верхним есть чего опасаться здесь, внизу.

— Чье мясо мы сейчас ели? — задыхаясь, спросил я.

— Мясо?.. — переспросил Александр Александрович. — А действительно, чье?

Он снял очки, покрутил ими в воздухе так, что молнии засверкали, сливаясь в ослепительный круг.

Я молчал. Мне уже ничего не хотелось — не хотелось даже вырваться из этого круговорота кошмаров.

— Вы действительно хотите это знать? — с нажимом спросил А. А.

— Ну, так хотите или нет?

Он сделал шаг ко мне. Над его лысиной столбом стояла золотая пыль.

— Хочу!

— Хорошо. Слышали? — А. А. повернулся к остальным.

Длиннобородый вдруг зарыдал, протягивая ко мне руки:

— Одиннадцатый! Как жалко!..

И тут же Александр Александрович схватил мою руку и впился в нее зубами. Я ударил его кулаком в очки. Хрустнула дужка, посыпались осколки. Александр Александрович выпустил руку, я отскочил к стене и схватил скамейку. Из прокушенной руки текла кровь.

С дикими воплями они скопом кинулись на меня. Я отбился скамейкой, прыгнул на стол. А. А. погрозил мне длинным пальцем. Длиннобородый оказался в опасной близости от меня и скамейка опустилась ему на голову. Что-то хрустнуло у него в шее, голова неестественно склонилась набок и длиннобородый упал. Скамейка выпала у меня из рук, а нижние, вопя и толкаясь, бросились на длиннобородого, запуская пальцы ему в уши, ноздри, глазницы. Брызнула кровь.

Я подпрыгнул, зацепился за край лаза, подтянулся. Кто-то из нижних попытался схватить меня за ноги, но я отбился и через секунду уже был снаружи. Побежал к заводскому корпусу, потом долго брел вдоль ржавых выгнутых рельсов, а потом, наконец, на меня дохнула свежесть большой реки.

Долго-долго шел я вдоль берега к западу, к центру этого огромного города. Перебирался через завалы кирпичей, обходил выброшенные на берег речные теплоходики, полузатонувшие плавучие пристани. Присаживался отдохнуть, пытался перебинтовать израненные ноги и снова плелся на запад под мерный плеск мертвых волн.

До сумерек я просидел среди старых кораблей, все время боясь нападения елов или нижних людей. В сумерках я начал строить плот. Чайки кричали надо мной в меркнущем небе, и казалось, что чайки тоже жаждут моей крови.

К ночи плот — сооружение из досок и спасательных кругов, снятых с баржи — был готов. Помогая себе багром, я столкнул плот в воду, вскочил на него и отчалил. Река медленно подхватила меня и понесла на запад.

Я лег и долго смотрел на проплывающие мимо руины великолепных дворцов и соборов, и уснул под мирный плеск волн.

Я проснулся от чувства тревоги. Уже светало, кричали чайки, пахло рыбой и водорослями. Река вынесла меня в море.

Далеко-далеко на востоке торчали в сиреневое небо скелеты высотных ярусных домов.

Я покинул обреченный город. Но не знал, радоваться мне или грустить.

Взошло солнце и море стало синим и прозрачным, как акварельная краска. Легкий ветерок сносил меня все дальше в море и берег вскоре скрылся из глаз.

Потом стало жарко. Я лежал на спине, наполовину в воде, закрыв руками лицо. Голова кружилась, мучила жажда. В такт волнам перед глазами вспыхивали разноцветные шары.

Я пытался поймать рыбу и пил морскую воду. Воду, разбавленную рекой.

Я очнулся на закате. Плот приближался к острову со стороны дамбы. Потом, размокший и разваливающийся на части, плот застыл на гниющем мелководье. Я сполз с него и побрел к берегу, едва перебирая ногами в слое загустевшего ила. На берегу чернели коробки домов, а над ними пламенел в последних лучах солнца наполовину облупленный, когда-то белоснежный купол огромного собора.

Добравшись, наконец, до берега, я упал в траву. В глазах рябило от бесконечного мельтешения солнечных бликов, и меня качало, качало, качало. Не знаю, сколько времени прошло, пока я увидел людей, идущих по воде. В полной тишине, с длинными палками в руках, они рядами двигались по мелководью и отражения в воде удлиняли их фигуры, делая их похожими на призраков с рисунков Ярослава Панушки. Я думал, что они мне снятся, и даже не пытался их позвать. Потом они приблизились, я услышал плеск воды и негромкий разговор. Они выходили на берег, а им навстречу из-за заборов и гаражей шли женщины и дети.