И хлебом испытаний… - [90]

Рафаил специально назначил встречу в чужом доме, чтобы силой отобрать у меня эту штуковину и не платить денег, — вариант почти фантастический. Не тот человек, чтобы заняться банальным грабежом. Такое подозрение могло прийти только в голову старому уголовнику. Рафаил же искренне считает себя порядочным человеком, и в своей житейской сфере он — порядочный, обывательски ограниченный человек, который, как всякий обыватель, боится и тупо ненавидит мелких уголовников. Рафаил наверняка никогда не думал, что виртуозные комбинации с присвоением крупных денежных средств состоят в кровном родстве с копеечными карманными кражами, подделкой чеков винного отдела или просто спрятанной под юбкой пачкой сливочного масла в вокзальной сутолоке «Универсама». Поэтому мысль о попытке грабежа я откинул сразу. К тому же Рафаил даже из-за такой редкой и занятной штуковины, которую я ему предложил, не пойдет на риск попасть в поле зрения работников сыска. А у него нет гарантии, что я не наведу работников гранитного домика на Литейном на его след, если со мной обойдутся не очень по-джентльменски…

И я стал прокручивать другой, более реальный вариант. А что, если те парни с Литейного, несмотря на мою наивную конспирацию, уже засекли след? Они ведь давно могли пасти Краха, могли пасти и Рафаила, проявляя деликатный интерес к его артельному бизнесу. Да и меня, грешного, не так уж сложно вычислить, — это только вопрос времени. Несомненно, этот вариант не был фантастическим, но каким-то животным инстинктом, клетками спинного мозга я чувствовал, что опасности еще нет. И все-таки решил приготовиться.

Я встал с кресла, сходил в переднюю, принес уличные сапоги, поставил перед камином возле кресла, потом достал из ящика бюро рулон клейкой полиэтиленовой ленты, из кармана пиджака вынул свою штуковину в шуршащей бумажке и накрест двумя полосками клейкой ленты прикрепил сверточек к подошве вплотную к передней грани каблука. Потом пошатал, подергал сверточек пальцами, — держался он довольно прочно. Я поставил сапог на пол, наклонился посмотреть. Каблук был достаточно высокий, и сверточек не касался пола. Я надел сапоги, прошелся по комнате, остановился, поднял левую ногу и чиркнул подошвой об носок правого сапога. Сверточек отвалился вместе с полосками клейкой ленты. Опыт этот вполне удовлетворил меня.

При первом поверхностном обыске штуковину мою найти не могли, а потом я смогу незаметно скинуть ее. Но лучше, чтобы этого не понадобилось. Довольный, я опустил сверточек в нагрудный карман, стащил сапоги, снова влез в домашние туфли и стал помешивать догорающие угли в камине. Тут как-то неожиданно и пугающе резко зазвонил телефон. Поднимая трубку, я машинально взглянул на часы.

Было уже восемь.

На мое «але» в трубке долго колыхалась космическая, мохнатая от шорохов тишина. Потом из нее возник гортанный, будто смазанный бараньим салом и слегка испуганный голос Беллы:

— Алеша, это ты?

— Да, — ответил я и сжал зубы.

И снова в трубке долгое мгновение колыхалась космическая, мохнатая от шорохов тишина.

— Алеша!

— Да, — прорычал я, не скрывая раздражения.

— Я ему все сказала. — Белла уже успокоилась, и тон был ровный.

— Кому? Что все? — еще не понимая, вернее подсознательно не желая понимать, недоуменно спросил я и сморщился, будто хлебнул уксуса.

— Борису, — она шумно вздохнула.

— Что ты ему сказала? Что ты вообще могла сказать? — делая усилие, чтобы не закричать, спросил я.

— Сказала, что люблю тебя, — в голосе было спокойное тупой упрямство.

— Слушай, — медленно наливаясь яростью, произнес я и судорожно вздохнул, — мне сейчас некогда, но… я тут ни при чем и знать ничего не хочу! Поняла? Ты просто взбесилась от безделья! — уже не сдерживаясь, заорал я.

— Не беспокойся Я объяснила ему, что ты ни при чем и ни в чем не виноват. Но его я не могу больше видеть.

Мне почудилось, что она там улыбается насмешливо и кротко, как Юдифь, приспустив веки. Я медленно выдохнул, сдерживая голос, спросил:

— Когда?

— Что когда? — не поняла она.

— Когда ты ему все это преподнесла, черт возьми?

— Вчера утром, — тускло ответила она.

— Ну, и что он сказал?

— Ничего… Уехал на работу… и с тех пор нету.

— Так что, он не ночевал? — спросил я и сразу разозлился на себя за идиотизм.

— Да.

— Что да?

— Да, не ночевал, — раздражение ее стало явным.

— Вот что, — я выдержал паузу, — если появится, передай, что сегодня я вернусь поздно. Но завтра пусть заедет ко мне. Я целый день дома. Обязательно! Поняла?!

— Да. Только не кричи, пожалуйста.

— И больше не болтай. Потом сама локти кусать будешь, — я бросил трубку и вдруг почувствовал мелкую противную дрожь, и порыв внезапного почти детского страха наполнял холодом грудь.

Все еще нервничая, я набил сумку старыми газетами, закрыл «молнии» и вышел. Пора было ехать.

На сиденье машины я успокоился, закурил, посмотрел на освещенное окно Натальи и, не включая подфарников, вырулил со двора. Только за перекрестком включил свет.

Лиловое небо накрывало город. В редких сиреневых сумерках подфарники встречных машин желтели бледно, стоп-сигналы попутных вспыхивали сочным гранатовым светом. Что-то неуловимо менялось в городе, апрель щемяще отдалял перспективы.