И грянул гром, услышь крик мой… - [34]

– Бабушка не хотела, чтобы тебя обидели, – сказала она. – Это было единственное у нее на уме… сделать так, чтобы мистер Симмз тебя не обидел.

– Да, мама, – прошептала я, но потом опять вспыхнула. – И все равно, мама, у этой Лилиан Джин просто куриные мозги! Почему это вдруг я должна называть ее «мисс», будто она взрослая или важная персона?

Мамин голос зазвучал строже:

– Потому, Кэсси, что так все устроено в нашем мире.

– Как устроено? – спросила я осторожно.

– Ах, детка, пора тебе немного повзрослеть. Я бы хотела… Ну, ладно, неважно, что я бы хотела. Так уж устроено, и ты должна примириться, что во внешнем мире иные законы, чем у нас дома.

– Но, мама, это же несправедливо. Я ничего не сделала этой проклятой Лилиан Джин. Почему же мистер Симмз подошел и толкнул меня?

Мама внимательно поглядела мне в глаза и, не отводя взгляда, сказала твердым, ясным голосом:

– Потому, Кэсси, что он считает, что Лилиан Джин лучше тебя, и когда ты…

– Да? Эта сухая палка на птичьих ножках с гнилыми зубами? Змея подколодная…

– Кэсси, – мама даже не подняла голоса, однако тихо произнесенное мое имя поставило меня на место, и я замолчала. – Послушай, – сказала она, беря мою руку в свою, – я ведь не сказала, что Лилиан Джин лучше тебя. Я только сказала, что мистер Симмз так считает. Но он и в самом деле считает, что она лучше и Стейси, и Малыша, и Кристофера-Джона, и…

– Только потому, что она его дочка? – спросила я, решив, что, кажется, у мистера Симмза того, шарики за ролики заскочили.

– Нет, детка. Потому что она белая.

Мама крепче сжала мою руку, но я воскликнула:

– Фу, чепуха! Это ничего не значит, что белая!

Мама все не отпускала мою руку.

– Совсем не чепуха, Кэсси. И белая что-то значит, и черная что-то значит. Каждый, рожденный на этой земле, что-то значит.

Неважно, кто какого цвета, и нельзя сказать, что только из-за этого один лучше другого.

– Но почему же тогда мистер Симмз этого не понимает?

– Потому, что он из тех людей, которые, чтобы чувствовать себя сильней, считают, что белые лучше черных.

Я с удивлением поглядела на маму, не совсем понимая смысл ее слов. Мама сжала покрепче мою руку и стала объяснять:

– Видишь ли, Кэсси, много лет назад, когда нас, наш народ, впервые привезли в эту страну из Африки в цепях и заставили работать, как рабов…

– Как папу и маму нашей Ба?

Мама кивнула.

– Да, детка, как папу Люка и маму Рэчел, только они-то уже родились здесь, в штате Миссисипи. А вот их дедушка и бабушка родились в Африке, и, когда их привезли сюда, нашлись белые люди, которые были против всякого рабства. Однако другие белые, которым нужны были рабы, чтобы они работали на их полях, и белые, которые богатели, привозя рабов из Африки, стали говорить, проповедовать, что черные люди совсем не такие, как белые, и поэтому рабство нужно сохранить. Еще они говорили, потому нужно сохранить рабство, что оно научит нас стать, как белые люди, истинными христианами. – Мама глубоко вздохнула, и голос ее перешел в шепот. – Только они не потому обращали нас в христианскую веру, чтобы спасти наши души, а чтобы приучить нас к подчинению. Они боялись восстаний рабов, поэтому хотели, чтобы мы запомнили библейское учение, что рабы должны верно служить своим хозяевам. Но все равно, сколько бы нам ни внушали христианское учение, мы хотели только одного – свободы! Поэтому многие рабы убегали от своих хозяев…

– Папа Люк убегал, да? – подсказала я маме, вспомнив историю о том, как наш прапрадедушка убегал даже три раза. Его ловили и наказывали за неповиновение, но не убили только потому, что он знал, как лечить травами. Он лечил на плантации и рабов, и животных. – От него наша Ба научилась лечить, да?

Мама снова кивнула.

– Да, все верно, моя радость. Ему пришлось прятаться в пещере, как раз когда пришла свобода, я это знаю. – Мама помолчала, потом продолжала: – Только вот рабство оказалось для рабовладельцев таким выгодным, да и не только для рабовладельцев, что многие взяли и уверили себя, что черные люди совсем не такие люди, как все. И когда Гражданская война кончилась и маму Рэчел, папу Люка и всех остальных негров освободили из рабства, все равно эти люди продолжали думать по-своему. Даже северяне – белые из северных штатов, – которые победили в этой войне, даже они не считали нас равными белым. Поэтому и сейчас, хотя прошло уже семьдесят лет с отмены рабства, большинство белых думают о нас также, как тогда, будто мы не такие же люди, как они. А люди, подобные мистеру Симмзу, держатся за эти взгляды даже больше других, потому что им больше не за что держаться. Он верит, что раз он белый, он лучше нас, это помогает ему считать себя важным господином.

Мама разжала руку. Я поняла, она хочет, чтобы я что-то сказала.

У меня внутри словно все оборвалось, словно весь мир перевернулся вместе со мной. Но я снова вспомнила Лилиан Джин, волна гнева поднялась во мне, и я крикнула в ответ:

– И вовсе нет!

Я придвинулась поближе к маме, отчаянно надеясь, что она согласится со мной.

– Конечно, они ничем не лучше нас, – сказала мама. – Белые люди могут требовать от нас уважения, но то, что мы испытываем, не уважение, а страх. А вот чувства, какие мы испытываем к нашим людям, гораздо дороже, потому что это свободные чувства. Понимаешь теперь, ты можешь назвать Лилиан Джин «мисс», потому что белые люди велели так сказать, но можешь, например, в церкви называть и наших девочек «мисс», потому что ты на самом деле испытываешь к ним чувство уважения. Видишь ли, детка, мы не властны выбирать себе родителей и цвет кожи и какими мы рождаемся на свет, богатыми или бедными. Мы можем только решать, как нам поступать, как прожить эту жизнь, когда мы уже родились. – Мама взяла в ладони мое лицо. – И я очень надеюсь и молю бога, чтобы ты свою жизнь прожила как можно лучше.