...И другие глупости - [2]

Однажды мы с мужем, большим, между прочим, интеллектуалом, сидели в Останкинском телецентре и выпивали по чашечке кофе в кафе «Кофемакс». По радио крутили песенки из последнего альбома Земфиры. «Замороженными пальцами в отсутствие горячей воды, заторможенными мыслями в отсутствие, конечно, тебя», — пела Земфира.

— Неправильная какая строчка, — сказала я. — Я бы спела «замороженными пальцами в отсутствие горячей воды, замороженными мыслями в отсутствие горячей еды».

— Поэтому ты и не Земфира, — злобно буркнул муж. Он не доверял моим мыслительным парадоксам.

— А представляешь, — продолжила я, — человек не получает никакой горячей пищи и у него смерзается мозг, а потом приходит жена, приносит чай, и мозг начинает отмерзать кусочками, как цветная капуста в пакете.

— Какая жена, какой чай, какая капуста, что ты несешь! — огрызнулся муж. Он не всегда догонял мои мысли, которые бегло и беспрепятственно проделывали путь от головы ко рту.

— Неважно! — махнула я рукой и ушла в себя. Однако оставалась там недолго. — Как тебе такое начало: «Николай Николаевич Никконен, будучи наполовину финном, совершенно не боялся холода»?

— Неплохо, — ответил Большой Интеллектуал. — Это что, юмор?

Ничего я ему не сказала, лишь хвостом по воде вильнула и задумчиво посмотрела на человека, с которым прожила восемнадцать лет.

Поздно вечером, приехав домой, я села за компьютер и ровно через два часа на свет появился Николай Николаевич Никконен собственной персоной. И зажил своей самостоятельной полнокровной жизнью. И у него действительно смерзся мозг, а потом оттаял и стал разваливаться на части, а сам Николай Николаевич вследствие этих мозговых выкрутасов стал переставлять слоги в словах и разговаривать на странном, одному ему понятном языке. Но это так, кстати. В принципе Николай Николаевич никакого отношения к нашему дальнейшему повествованию не имеет. Он просто послужил началом моей литературной лихорадки. После Николая Николаевича ко мне пришло озарение.

— Цикл! — восторженно сказала я, обращаясь к Большому Интеллектуалу. — Я напишу цикл рассказов и назову его «Метаформозы»! Понимаешь почему?

— Конечно! — ответил Интеллектуал. — Почему?

— Ну, там всякие метаморфозы будут происходить с человеческим организмом, он будет форму менять. И смысла, я думаю, там никакого не будет. Одна форма.

— Да, со смыслом у тебя напряженка, — согласился муж, кося глазом в телевизор.

Но я не сдалась. Я написала свои «Метаформозы» — ровно одиннадцать рассказиков. А потом еще столько же, где всякие странные вещи происходят не с тельцем, а с сознанием, ну, то есть оно распадается на части, а никому и дела нет. А потом еще чуть-чуть всяких гадостей про родных и близких. И позвонила в одно издательство, и спросила, не нужны ли им рассказики в духе Хармса.

— Что вы, девушка, — ответили мне. — Напишите лучше роман.

— Как же я его напишу, если у меня в голове одни рассказики в духе Хармса? — поинтересовалась я.

— Вот из какого-нибудь рассказика и переделайте. У вас там сколько страничек? Пять? Ну, сделайте триста.

И следующие три месяца каждую ночь, закрывшись в кухне, я изучала любовные романы. И даже вывела приблизительную формулу. Она — бедная, но гордая, брошена мужем или любовником, равнодушна к материальным ценностям. Такой, знаете, нестандартный вариант. Он — ужасно богатый, в кашемировом пальто, с мышцами, торчащими в самых незапланированных местах, страстный и беззащитный, с червоточинкой. Ну, детство там тяжелое или родители не любили, а может, в десятилетнем возрасте его продали в притон и изнасиловали по гомосексуальной части. Для читательниц это большая радость. Иногда он падает на нее могучим тяжелым телом. Она утыкается носом в большие теплые ладони и чувствует себя маленькой девочкой. Вместе они расследуют какое-нибудь детективное дельце. Например, убийство лучшего друга. Или пропажу бабушкиной бриллиантовой брошки. Или ищут знакомого шпиона. Или отстреливаются. Еще хорошо бы, чтобы она была сорокалетней девственницей, а он голубым импотентом. Это сильно сближает.

Но вот что меня смущает: никто никогда не падал на меня могучим тяжелым телом. Хотя женщина я замужняя, да и до замужества всякое бывало. Я вам больше скажу: если бы кто-нибудь когда-нибудь упал на меня могучим тяжелым телом, меня бы уже не было в живых. Я ни разу не утыкалась в большие теплые ладони. И главное, я не первый год работаю красавицей-журналисткой, со многими успела испортить отношения, один известный актер и продюсер при виде меня отворачивается и резко меняет курс следования, но ни разу — ни разу! — мне не удалось никого подстрелить. Хоть и очень хотелось. Моя личная жизнь протекает крайне невразумительно. Сюжетов ее хватает исключительно на рассказики в духе Хармса. Так, пыль, труха, осколочки. А так как мама запретила мне писать про родных и близких, а маму я всегда слушаюсь, кроме как про себя писать мне решительно не о ком. Приходится лепить крупную форму из этой трухи. А по дороге прихватить двух лучших подруг.

Короче, доброе утро, дорогие товарищи! Меня зовут Мопси. Я сижу в кафе на Тверской, глазею в окно и жую яблочный пирог. За окном — мороз. Небо с бледным солнцем похоже на непрожаренную глазунью. Рядом со мной — Мышка и Мурка, лучшие подруги. У каждой из нас есть по одному мужу и по одному любимому существу. Не путать с мужем! Мое любимое существо вы уже знаете — окончательно обнаглевший очень малый пудель Найджел Максимилиан Септимус лорд Виллерой. Мышкино — омерзительного вида кот Коточка. Муркино — боксер Лео, напоминающий плюшевую игрушку. Мужья у нас тоже очень разнообразные. Мой, как вы уже догадались, — Большой Интеллектуал. Мышкин — Настоящий Джигит. Муркин — Лесной Брат. Объединяет их одно — все трое совершенно невыносимы.