«И дольше века длится век…» - [337]

В поселке дачном, но невзрачном

(он в запустение пришёл)

вы повстречались наудачу,

отметив Праздник хорошо.

Соорудили стол дощатый

близ окон прямо во дворе

и говорили так прощально

о боевой своей поре!

…Течёт неспешное застолье,

горчит некрепкое вино.

Мужское равенство святое

опять в душе воскрешено.

Сидят они, четыре деда,

соседи, братья, земляки…

И с ними речь ведёт Победа,

ведёт их судьбы, как полки.

Ода блокадной «Ленкинохронике»

В отцовском архиве я нашёл два документа на бланке «Ленинградская кинохроника», адрес студии: Ленинград, остров Трудящихся, 2-я Берёзовая аллея, дом 6. Но – прямое попадание бомбы – и фонтан стёкол взмыл в небо! Студия оказалась бездомной, и тогда нашёлся новый адрес на долгие годы – Крюков канал, 12…

Вторая Берёзовая аллея.

Бывшая оранжерея,

там, где дом номер шесть.

Есть ли он нынче

и что там есть?..

Очень мало кто знает.

Очень мало кто помнит.

А ведь это же старая

наша «Ленкинохроника»!

В папке отцовской блокадной

я обнаружил на радость

бланк с фотографией

и с призывом

ко всем организациям

ленинградским

оказывать сценаристу содействие.

Городу-фронту нужен

свой кинодокумент.

С воздуха враг утюжит

улицу, площадь, проспект

и посылает снаряды

на долгие километры,

а вот сюда долетают

лишь сверхтяжёлые «Берты».

Но всё же это – исключение:

здесь относительно тихо

в царстве заветных растений,

новых кинотрадиций.

Отец мой упрячет бережно

свой документ в блокнот

и поспешит неизбежно

прямо отсюда на фронт.

Бланк, словно пропуск, покажет.

Там, где посты, козырнут.

Снова в городе нашем

«Ленкинохронику» ждут.

О чём расскажут поздние огни

Светлой памяти отца моего

Николая Афанасьевича Сотникова

В Центральном Доме литераторов

горят последние огни.

Какая тишина отрадная!

Как хорошо, что мы – одни!..

Ни суеты, ни мельтешения,

ни повседневной толчеи.

Есть в отрешеньи возвышение,

есть звуки в тишине свои.

Не завсегдатай этих залов я.

В конце концов, я здесь чужой.

Но вижу всё перед глазами,

что стало и моей судьбой.

В дубовом зале шли собрания

в пятидесятые года.

Там – юбилеи, отпевания…

И не осталось ни следа!

Столы накрыты ресторанные.

За каждым – свой, особый, пир.

В дубовом зале постараюсь я

душой вернуть минувший мир.

Вот смело к середине века[220]

прошёл Владимир Луговской…

Вот лавренёвский грозный ветер[221]

за ним влетел, всегда морской.

Козловского волшебный тенор

над сном Довженко не угас…[222]

Нельзя сказать – живые тени:

они живей живых сейчас!

Песня об огне Прометея

…Святым огнём пылающее сердце…

Гёте[223]

В незапамятно давние дали

безымянных веков

счастье наше и волю украли

злые силы небесных богов.

Воцарилась над нашей планетой

непроглядная тьма.

В этой тьме ни тепла нет, ни света.

Вся Земля, – как тюрьма!

И тогда из чарующей сказки

за людей встал горой,

и мученья презрев, и опасность,

легендарный герой.

И зажёгся огонь возвращённый

и в домах, и в сердцах,

и стряхнул цепи порабощённый

самовластью на страх.

Пусть века над Землёй пролетели,

разгорается он, —

этот вечный огонь Прометеев,

Прометеев огонь!

Он – в салютах победных рассветных,

он – в октябрьских кострах,

он – в космических наших ракетах,

он – в веках!

Самый яростный и негасимый,

на ветрах он сильней.

В бой за счастье России

он зовёт сыновей!