И бывшие с ним - [68]

Татьяна Павловна, женщина лет пятидесяти, похожая со своим круглым румяным лицом и большим телом на крупную растолстевшую девочку, позвала к столу, где то и дело принималась яства обливать слезами. Жизненная философия Татьяны Павловны заключалась в мысли: завтра будет еще хуже. Потому Татьяна Павловна была кротка и терпелива, даже по отношению к разрушителю ее жизни — свекру Федору Григорьевичу. Безропотность, с какой она слала в Черемиски посылки с одеждой и продуктами, была безропотностью вещей троянки, которая помогает втаскивать в город деревянного коня, зная притом, чем кончится предприятие.

— Сколько он мне зла сделал. Мужа настраивал против меня, я все простила. А он почти из могилы сына у меня отнял. — В этом месте Татьяна Павловна заплакала. Всякое упоминание о свекре вызывало у нее состояние обреченности перед разрушительной силой, воплощенной в словосочетании «Федор Григорьевич». — За что они его так любят? Ведь глуп. Ну бросил Москву, в деревню захотел, так чего квартиру за собой не оставил, как люди? Ведь начальником был. Мы потом полжизни потратили, чтобы в Москве прописаться и комнату получить в четырнадцать метров. Соседи были чистые убийцы, меня однажды головой об пол били… Еще неизвестно, от чего у меня псориаз, от соседей тех или от свекра. Не за что его любить. Он даже о дне рождения их не помнил. Илюше никогда, ни разу самого формального подарка не прислал. Жил только для себя. Только поносил нас, обзывал переносчиками инфекций. Ссорились из-за него, дрались. Муж хотел покончить самоубийством, я бежала за ним по снегу в чулках.

Татьяна Павловна сообщила о своем последнем открытии: дом в Черемисках вовсе не собственность Федора Григорьевича, о чем и проговорился Илья; дом был в тридцатых годах передан ему властями как доктору. Стало быть, напрасно она отпустила мальчика к деду в Черемиски, ей-то внушили, будто мальчик унаследует и продаст дедов дом, а на вырученную сумму вступит в Москве в кооператив, ему можно жениться, в армии отслужил. Но если не доверять людям, как иначе жить?

В десять позвонил Илья, он оставался ночевать у своего друга Вадика. Юрий Иванович взял трубку у Татьяны Павловны, спросил, как проехать к Вадику. Сейчас-то я нахожусь у нашего общего друга, ответил Илья, и назвал адрес.

Отдохнувший Юрий Иванович живехонько добрался до Преображенки, протащил по пустой улочке свою тень, в руке у которой портфель превратился в чемодан. Дверь открыл Леня Муругов. В кухне, принимая чашку с чаем, оглядел общество и сообразил, что и Леня, и Вадик с Ильей в гостях, признал и хозяина, Лениного дружка, по происхождению князя; сумасбродные гусарские крови немало повредили Рюриковичу, он было пошел к отцу в институт изучать экономику, но бросил аспирантуру, работал с Леней на монтаже знаменитого радиотелескопа «Ротан-600» на Кавказе, одно время помогал Лене кормить семью, научив обивать двери и находить заказчиков.

Лене рассказывал с чьих-то слов, что где-то под Тагилом начали разрабатывать месторождение аметистов, нашли зародыш пудов в десять. Разбили его в шахте, половину друзы выбросили — штейгер совсем парнишка, только после техникума, дела не знает; горщики мешки нагребли.

Юрий Иванович сидел возле мешков с чем-то мягким. Илья первый зычным смехом одобрял шутки Вадика.

Не пересидеть было компанию; Юрий Иванович увел Илью в комнату, спросил, не откладывает ли он отъезда, могут выехать в Уваровск вместе. Мне пора бы, ответил Илья, мне Антонина Сергеевна продлевала отпуск за свой счет, пора и честь знать. Хотя работы сейчас в Доме культуры нет — Пал Палыч достал новый котел и начинают ремонт, но ехать надо, по всякому пустяку директор меня грызет, уборщица ему куда нужнее худрука.

Юрий Иванович заговорил про пьесу о Федоре Григорьевиче. Пришел Вадик, слушал снисходительно, подсказывал. Илья теперь не глядел ему в рот, как там, в кухонке. Юрий Иванович думал: не из корысти он живет в Уваровске, из любви к деду, из сочувствия к совестливому отцу; теперь не одинок старик, не покинут.

2

Считалось, жил Юрий Иванович у Калерии Петровны; когда же он оставался ночевать у Гуковых в Черемисках, Калерия Петровна не ревновала. Однажды и она осталась ночевать в Черемисках — задержал дождь; а как потемнели пятна на потолке, в стороне россыпью проступили новые, помельче, Юрий Иванович полез на крышу, и она — с ним. Возле трубы и местами над залом, где, стало быть, и протекало, они обнаружили цементные лепешки всевозможной формы — то Федор Григорьевич в прошлые годы замазывал щели и дырки в шифере.

От первой же лепешки, едва Юрий Иванович коснулся, отвалился кусок. Он облазил крышу, обнаружил лист, треснувший по всей длине, два листа с отколотыми краями, под которыми виднелась доска обрешетки. Насчитал в листах множество дырок в пол-ладони.

Калерия Петровна замесила полведра цемента с песком, Юрий Иванович поднялся на крышу. Смесь проваливалась в дырки или сползала по желобу. Он спустился, насобирал по полкам полиэтиленовых пакетов. Теперь он сперва закрывал дыру пакетом, затем накладывал цемент. Поддевал и поддевал дощечкой крупчатую сползающую смесь, удерживая. Кое-как поставил пяток заплат, намучился и бросил, когда в двух местах проломил шифер. Шифер от времени как бы истончился и вылинял.