И быть роду Рюриковичей - [8]
Кривичский князь ровно лешак: роста малого, ноги калачом, а лицо бородой поросло, и глазки где-то глубоко под кустистыми бровями прячутся.
На пиру у конунга, в просторной гриднице, где за столами вперемежку сидели русичи и варяги, а старый гусляр пел, славя подвиги воинов, Мал Олегу обиду высказал:
— Разве ты велел воеводе в полюдье лишку брать? Он своевольство проявил!
Олег от Мала отстранился, ответил резко:
— Ратибор мою волю исполнял. Почему ты, князь, не догнал его и не присоединился, дабы вместе землю свою объехать? Нет, Мал, на воеводу не держи зла, а лучше скажи, зачем людей своих на разбой подбил? Небось дань хотел отнять?
Мал глаза отвёл:
— Не на кривичской земле напали на Ратибора злые люди, а в краю словен.
Тут не выдержал князь Юрий:
— Ты, Мал, говори, да не завирайся. Не вешай своих собак на шею других. Словене дань платят исправно, за ними нет недоимки.
Мал метнул косой взгляд на словенского князя. А Олег, потирая шрам на щеке, сказал:
— Князь Юрий истину говорит. Почему ты не привёз дань самолично? Утаить хотел? Знай, вдругорядь явлюсь в твою землю с дружиной, разорю её, заставлю платить дань вдвойне. А тех ватажников сыщу и допытаюсь, кем посланы.
И отвернулся от Мала.
Тут снова зазвенели струны, и белый как лунь гусляр запел. Смолкли за столами, а старик, перебирая струны, рассказывал о храбрых русичах, ходивших к грекам на своих ладьях, переплывавших неспокойное Русское море и возвращавшихся домой победителями.
Олег встал, самолично поднёс гусляру кубок:
— Старик, кто такой Горицвет, чьё имя ты упоминаешь в песне?
Гусляр ответил:
— Жил в земле полян такой удалец, но его уже нет. Говорят, коварно погубили его Аскольд и Дир.
— Ты должен жить долго, старик, и тогда сложишь песнь, в которой восславишь мой поход на град Константина.
Осушив кубок, гусляр промолвил:
— Я вижу, конунг, тебя с русами на богатой земле ромеев, приносящих тебе дары и славу. Подвиги русичей и твои будут воспевать гусляры в веках.
Подняли кубки за столами, и Ратибор, а за ним и другие выкрикнули здравицу:
— За конунга, за князя Олега! За Русь!
Склонив голову на красного бархата скатерть, покрывавшую стол, Лада задумчиво прикрыла глаза. Потаённые мысли у молодой княжны. Как-то из оконца верхней светлицы подглядела Лада Олега, и этот варяжский конунг, о котором она наслышана от отца, ей приглянулся. И ещё Ладе известно, что варяги покидают Олега и он ныне князь русичей.
Лада статная, лик белый, а глаза голубые, большие, и коса русая до самого пояса. Анна, гречанка, говорит, что Лада красивая, но сама она как может судить об этом?
Ей на шестнадцатое лето повернуло, она отчаянная, как и все славянки: и из лука стреляет, и на коне скачет, а при необходимости и меч удержит.
Узнав от матери, что Олег требует показать её, она вспыхнула огнём, а сердце тревожно забилось. Теперь Лада часто стала думать об этом князе, ждать его приезда. Но он давно не появлялся. Лада даже у матери спросила, но та посмотрела на дочь сурово:
— Остерегайся его, не обидел бы.
Как он может её обидеть? Разве не сумеет она постоять за себя? Думая о том, Лада посмеивалась.
Княжна встала, по скрипучим ступеням спустилась из светёлки, набросила беличью шубку и направилась к лопарю[37], рабу, привезённому отцом из похода в Лапландию. Раба называли лопарём, хотя все знали, что его имя Урхо.
Лопарь невысок, худ и косоглаз, но не было во всём словенском крае лучшего мастера по изготовлению луков.
Жил Урхо в дальнем углу двора, в приземистой, крытой соломой избе. Едва Лада переступила порог, как в нос ударило зловонием. Урхо варил клей из копыт, а в бадье распаривал деревянные пластины. Увидев княжну, улыбнулся, открыв беззубый рот, и, вытерев руки о край длинной холщовой рубахи, вытащил из тёмного угла небольшой, отполированный до блеска лук и протянул его Ладе. Она обрадовалась, а Урхо уже протягивал ей колчан со стрелами.
— Первого зверя убьёшь, птицу подстрелишь — мне принесёшь, Урхо похлёбку сварит, тебя благодарить будет.
Покинула Лада избу лопаря, вернулась в хоромы. В низкой просторной горнице встретила Анну, гречанку.
Лет десять тому назад отец купил её на новгородском торгу. Она прижилась в княжьих хоромах, познала словенский язык, и её приставили к Ладе. Княжна любила Анну, она интересно рассказывала о своей далёкой родине. И будто наяву представляла Лада солнечный морской берег, высокие вечнозелёные, как ели, деревья, неземной красоты город с храмами и мраморными дворцами...
Анне первой поведала Лада об Олеге, и повидавшая жизнь гречанка сказала ей с улыбкой:
— Женщина рождена для любви, не бойся её.
Ещё не сковал лёд Волхов, шумело новгородское торжище, и гости бросали якоря у причалов. Олег любил расспрашивать, кто где побывал и что повидал. Особенно интересовался он теми, кто вёл торг в Царьграде. Расспрашивал их о городе, как он укреплён, случалось ли видеть ромейских воинов и каков флот императора.
Песнь гусляра затронула Олега, укрепила мысль пойти с русами в землю греков, а для того прежде надо было объединить всех славян. Думая о том, Олег понимал: на великом днепровском пути помехой тому станут Аскольд и Дир.
