И была любовь, и была ненависть - [3]

Мужчина несколько секунд вглядывался в лицо грабителя.

— А-а! Так ты — хозяин чайного домика?! — с негодованием воскликнул он.

„Теперь им конец! — мелькнуло в голове Итикуро. — Они узнали меня, и сейчас уже нельзя оставлять их в живых, не то нам самим не спастись“.

Путешественник в негодовании набросился на Итикуро, но тот ловко увернулся и нанес ему удар в затылок. Со страшным стоном мужчина упал навзничь.

Спутница его, казалось, потеряла рассудок. Она присела на корточки у края дороги, ее трясло от страха. Итикуро не в силах был поднять на нее руку. „И все-таки, — подумал он, — не стану менять свою жизнь на жизнь этой женщины“. Возбуждение, переполнявшее его, когда он убивал ее мужа, еще не остыло. Держа над головой обагренный кровью меч, Итикуро приблизился к женщине. Она, сложив руки, молила о пощаде и так впилась в него глазами, что он не находил в себе воли опустить меч. „Но я должен ее убить!“ И тут вдруг взыграла в нем алчность. Он подумал, что, убивая, не надо портить ее наряд. Итикуро снял с пояса полотенце, подошел к женщине сзади и стал душить ее…

Убив обоих, Итикуро внезапно почувствовал чудовищный страх и понял, что ни одного мгновения не может больше здесь находиться. Поспешно сняв с убитых пояса, одежды, он со всех ног бросился бежать, все время ощущая тревожное чувство, будто кто-то бежит за ним. На его счету более десяти убитых. Но то были седые старики, купцы и прочий такой люд. А сейчас — совсем молодые муж и жена. Молодых он не трогал…

Терзаемый угрызениями совести, Итикуро вернулся домой и, не успев войти, словно что-то бесконечно омерзительное, бросил о-Юми одежду и деньги.

О-Юми — верна себе — прежде всего с привычной невозмутимостью, не торопясь, сосчитала деньги. Их было меньше, чем она ожидала, — всего лишь двадцать рё с небольшим. Затем взяла одежду убитой.

— О! Кимоно из дорогого шелка „хатидзё“! Да к нему еще нижнее кимоно из шелкового крепа! — вырвался у о-Юми возглас, на который способна только женщина при виде красивых нарядов. Но тут же добавила: — Послушайте, а где же украшения для прически? — Она повернулась к Итикуро и спросила так, словно учиняла допрос.

— Украшения? — переспросил он, с трудом сознавая, что она говорит.

— Да, да! Украшения для прически. К этому кимоно с таким нижним платьем должна быть и гребенка, и заколка. Я ведь глядела на нее во все глаза, когда она надевала свою плетеную шляпу. Не иначе, у нее были украшения из черепахи.

Итикуро не знал, что ответить. Он и не подумал об украшениях.

— Послушайте! Неужели вы забыли о них?! Украшения из черепахи — это ведь не меньше семи-восьми рё! Вы что, впервые на разбой вышли? Зачем же было убивать? Убить женщину, так разодетую, и забыть про украшения!.. Сколько времени уже занимаетесь этим промыслом!.. Да что вы за грабитель!.. Ну скажите же что-нибудь! — О-Юми, не переставая, грызла Итикуро. Голос ее звучал властно.

Сердце Итикуро и так разъедало раскаяние за то, что он убил молодую пару, а эти речи причиняли ему еще больше муки. Его нисколько не беспокоило то, что он забыл снять украшения с убитой и оказался никудышным грабителем. „Убивая этих людей, я думал только о том, какое великое зло совершаю. Мне было совсем не до этих украшений“. Итикуро и сейчас не жалел о них. Да, он опустился до грабежа и насилия, из корысти убивал людей. Но он никогда не жалел, что, подобно шакалу, не обгладывал кости своих жертв. О-Юми же, напротив, даже это ношеное нижнее белье приняла как должное и вот разглядывает его. Ненасытная жадность этой женщины требовала еще и украшений, на которые злодей Итикуро не обратил внимания…

Все это вызывало в Итикуро все большее отвращение к о-Юми. Она же, не подозревая о том, что творится в его душе, продолжала:

— Послушайте! Сбегайте-ка туда! Стоит ли стесняться брать то, что с таким трудом попало в руки? Нам и не пристало стесняться. — Ее лицо выражало самодовольство, она как будто была убеждена в своей безусловной правоте.

Но Итикуро молчал.

— Ох! Неужто вас задели мои придирки?… Ну, Итикуро! Вам не хочется идти? Хотите упустить такую добычу — почти десять рё?! — упорствовала о-Юми.

Итикуро всегда поступал так, как она хотела. Но теперь его разрывали мучительные сомнения. В мыслях он был далек от того, что она говорила, и не отвечал.

О-Юми в конце концов не выдержала:

— Как ни уговариваю-не идет! В таком случае пойду сама! Куда идти? Там, где обычно?

Ненависть к ней становилась настолько велика, что избавиться от этой женщины хотя бы на миг было счастьем. Чтобы она скорее ушла, он отрезал:

— Сама знаешь! Где всегда — в сосновой аллее перед станцией Ябухара.

— Так я пойду. Хорошо, что ночь лунная, светло на улице… Ох, сколько с вами, господин грабитель, хлопот! Разве можно быть таким 'бестолковым? — Не переставая ворчать, о-Юми подобрала подол кимоно, сунула ноги в сандалии и понеслась по дороге, освещаемой луной.

Итикуро посмотрел ей вслед. Его душу до краев заполнило отвращение. Вид этой женщины, с остервенением побежавшей обдирать побрякушки с тела убитой, вызывал непреодолимое омерзение. Это чувство усиливалось еще и потому, что когда-то он любил ее. Его собственные черные деяния — и когда он жестоко убивал людей, и когда воровал деньги — не казались ему очень постыдными, ибо он сам творил их. Но теперь, наблюдая зло со стороны, он предельно отчетливо стал осознавать весь ужас, всю гнусность содеянного. Видя, как о-Юми, доставшаяся ему ценой человеческой жизни, ради черепаховых украшений, ради каких-то пяти — десяти рё напрочь забыла о женской доброте, мягкости и, словно шакал, кинулась к трупу, — видя это, Итикуро понял, что с такой женщиной в этом дьявольском гнезде он не может более жить ни мгновения. В памяти Итикуро воскресло каждое совершенное им злодейство. Воспоминания вгрызались в сердце. Глаза задушенной женщины, стоны истекавших кровью торговцев, вопли падавших под ударами его меча седовласых старцев, соединившись воедино, обрушились на его совесть. Ужас совершенного поверг Итикуро в трепет. Убежать от прошлого как можно скорей! Убежать от самого себя! Еще пронзительнее было желание убежать от женщины, посеявшей самана всех этих злодеяний.