И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты - [31]

Бухгалтеру ничего не оставалось, как ждать весны, весёлого половодья, когда зацветёт в округе нежными робкими красками бархатный ковёр сендухи. На сопках и в оврагах проклюнутся фиолетовые подснежники, набухнут почки на карликовых берёзках, распустятся клейкие листочки долгожданной вербы. Ждать ему предстояло ещё ой как долго! Пока же старик лишь смачно покрякивал, прихлёбывая крепкий чай с брусничным листом из закопчённой кружки. Он набил трубку махоркой, раскурил её, пустил в потолок курчавую струйку едкого дыма и стал настороженно вслушиваться в завывания ветра, доносящегося со двора.

9 Тень под землёй

– «Аспидный»! «Аспидный»! Вызываю «Аспидный»! – надрывался радист, безуспешно пытавшийся наладить связь с затерянным в скалах аэродромом.

Могучий Ил-2 грязно-зелёной окраски, без бортового номера и красных звёзд на фюзеляже и крыльях, как слепой котёнок, кружил над ощетинившимся побережьем.

– Где же он спрятался, япона мать?! И почему молчит? – чертыхался командир экипажа секретного Ила. – Штурман, проверить координаты! Мы должны быть над ВПП, а её не видать!

– Сто раз уже проверял, Михалыч, ты же знаешь. Этот «Аспидный» как сквозь землю провалился! Или его волной смыло? – строил догадки Васягин.

На его долгом лётном веку такое ЧП случилось впервые, чтобы аэродром так запросто взял и исчез, как будто его здесь никогда не было. Но факт оставался фактом – никто на земле не отзывался на их призывы.

– А ты в сто первый раз проверь! – не унимался командир. Хотя ему, как никому другому, было понятно, что дело не в ошибке опытного штурмана.

– Командир, смотри! – второй пилот вытаращил глаза на приборы, стрелки которых забились в бешеной истерике и начали с огромной скоростью вращаться.

– Кажись, отлетались, – последние слова штурмана утонули в шуме взревевших двигателей.

Самолёт в последний раз нервно бултыхнул крыльями, тщетно пытаясь найти в воздухе хоть какую-нибудь точку опоры, и свалился в штопор. Удар многотонной машины о скалы был ужасающей силы. Сухожилия, мышцы, сцепляющие тело Васягина, рвались, как тонюсенькие ниточки. Хруст костей. Боль. Одна большая во всё тело боль. Каждой клеточкой своего организма штурман ощущал, как его внутренности разрываются на всё более мелкие и мелкие частицы, многократно умножая нечеловеческие страдания. Кричал ли он? Стонал ли он? Звал ли кого-то на помощь? Наверное, да, но он не понимал этого. Заглянув смерти в глаза, штурман оставался свидетелем гибели своих товарищей. Лучше бы не видеть всего того, что произошло с рухнувшим самолётом, другими лётчиками, но Васягин был в сознании и, как документалист, фиксировал их гибель.

Ил-2. «Аспидный»

Обломков самолёта из-за нагромождённых каменных глыб со стороны моря и сопок было не видно. Он аккурат угодил в естественный котлован, ставший братской могилой для бывалого экипажа. Только порывы ветра теребили разорванные алюминиевые листы обшивки лайнера, разнося по окрестностям дребезжащий металлический звук беды. Солнце клонилось к закату. Наступала особая полярная тишина. Васягин смог различить журчание ручейка и хлопот крыльев птиц, гнездившихся где-то неподалёку. Они покинули из-за грохота и пожара свои убежища и теперь возвращались обратно.

Холод. Пронизывающий всё человеческое естество холод доводил до исступления. Сознание Васягина застилала картина ужаса крушения и кровавого месива. Тело задеревенело. Рядом с ним тлел страшный костёр: то догорало разорванное на части тело второго пилота, вернее, нижняя часть туловища, пристёгнутая к сиденью привязными ремнями. Останки скелета командира корабля вперемежку с кусками обшивки и материи разбросало в разные стороны. Окрестные валуны были чёрными от сажи – то горело разлившееся авиационное топливо. Собрав остатки сил, Васягин придвинулся к кострищу и… сначала засунул свою перебитую руку в угли, ничего не почувствовав, потом здоровую. Запахло палёным человеческим мясом.

«Только бы не зря, только бы всё это не зря, – выстукивал молоточек в голове штурмана. – Только бы спастись. А может, не надо? Нет, надо. Надо жить. Для неё, для себя. Только бы все эти муки не зря…»

Таинственный молоточек в голове выстукивал стихотворные строки:

Я для тебя останусь жить,

Засовывая руки в пепел.

И только злой, холодный ветер

Швыряет мне его в лицо.

…Сколько прошло времени с момента крушения самолёта – неизвестно. Васягин уловил новые, незнакомые звуки, вернее, шорохи, непохожие на те, что чудились ему ранее. Он потянулся было к кобуре, но понял всю тщетность своей попытки – переломанная в нескольких местах рука даже не шевельнулась.

Абсолютно седой старик удобно пристроился на каменном уступе и мирно курил почерневшую от времени трубку. Нестерпимая боль в руке и ноге, едкий дым самосада вывели штурмана из забытья.

– Не шевелись, однако. Не нужно. Уцелел только ты. Мои сыновья вытащат тебя отседова. Они схоронят останки. Много крови потерял. Думали, не спасём.

Его неторопливая, отрывистая манера говорить внушала доверие.

Васягин хотел было поблагодарить своего спасителя, но сумел лишь пошевелить краешком губ. Этого старику оказалось достаточно. Он по-доброму улыбнулся, показав ровные, пожелтевшие от курева зубы. Сеточка глубоких морщин вокруг его глаз изобразила какой-то одной ей ведомый рисунок и стала ещё более выразительной.