1 Иероглиф «Проколотое мясо»
Не касаясь земли, куда-то вдаль, в сторону уплывающих облаков, бежала полная женщина, увлекаемая двумя ухоженными породистыми псами. Округлые ягодицы бегуньи колыхались при каждом движении налитых ног, как будто какой-то пластический хирург-виртуоз вставил в женский круп два гелевых полушария от школьного глобуса.
Короткие волосы попастой были одного цвета с собачьим окрасом. Движения этой удалой парочки были на удивление синхронны: уши и хвосты, как и «материки» и «океаны» «глобуса», подпрыгивали в такт их стремительной поступи. Создавалось впечатление, что баба с оттопыренной задницей только что спорхнула с одного из парковых постаментов, отряхнула белую известь и понеслась прочь, боясь, что её побег не останется незамеченным. Между тем люди в округе были заняты своими мелкими делами и не обращали никакого внимания на бегунов, удаляющихся в сторону горизонта, обильно украшенного пунцово-красными красками заката.
Прошло несколько минут, а пушистые облака и дама-памятник с упряжкой собак всё бежали и бежали, наслаждаясь дарованной свободой. Несмотря на столь идиллическую картину, наблюдавшему её Гулидову вдруг стало тревожно на душе. Он неожиданно поймал себя на ощущении того, что вместе с беглецами из его размеренной жизни окончательно уносится прочь так полюбившееся ему за последние годы безмятежное спокойствие…
***
Гулидов давно отошёл от дела всей своей жизни, которое в насмешку называл мордоделанием. Последние прямые выборы главы республики десятилетней давности, в которых его команда одержала победу, наделали много шума. Кандидатов на судьбоносный пост президента далёкого северного региона судебными решениями по нескольку раз снимали с дистанции, отменяя регистрацию. Затем их восстанавливали, опять снимали. Цирк, да и только. Плодами победы, как водится, воспользовались те, кто копий не ломал, а тихонько стоял в стороне, ожидая своего часа и доходных кресел. Гулидов же не стремился занять какой-либо пост в новой администрации, сторонился любых разговоров с заезжими пиарщиками на эту тему. Он тогда ещё тосковал по своему фруктовому саду и благодати загородного времяпрепровождения. Вернувшись из длительной командировки, он предпочёл укрыться от любопытных глаз на даче, благо располагалась она совсем неподалёку от небольшого городка в трёхстах верстах от душной и пыльной столицы.
Здесь-то он и облюбовал небольшое кафе на базарной площади. Главной достопримечательностью заурядной забегаловки был её хозяин и повар в одном лице – приветливый армянин Ашот. Сын Закавказья установил кухню посередине основного зала. Новшество сократило посадочные места в этой точке общепита, но имело и ряд преимуществ: люди могли наблюдать за приготовлением своего блюда, корректировать рецептуру, а заодно убивали время – пересказывали Ашоту последние новости, услышанные в городе и по телевизору. Ловко орудуя своими огромными волосатыми лапами, добродушный армянин приправлял особыми специями готовящийся шашлык, люля, долму и с шутками-прибаутками выдавал клиентам необычайно вкусные и ароматные порции.
Атмосфера заведения была по-домашнему гостеприимна, но случались и происшествия.
– Захожу я с приятэлэм в одно московское кафе, чут ли нэ в цэнтрэ, рядишком с Крэмлём, – делился подробностями своей поездки в столицу хозяин. – Спрашиваю у официанта-таджика: «Пиво разливное эсть?» «Эсть», – говорит он. «Принэси!» Приносит что-то в стэклянной бутилкэ. Я ему: «Паслушай, дарагой! Я тебя русским язиком с армянским акцэнтом папрасил принэсти разливное пиво. А ти принёс в бутилке! Бутилочное! Разницу нэ понимаэшь?» «Канэшно, панимаю, – отвечает таджик. – Я же его сейчас в кружку налью, значит, пиво разливное!» Га-га-га! Ти саабражаэшь, Серога? – Он хлопнул по плечу здоровенного детину. – Вы тут, в России, нас чурками називаете, а сэйчас азиаты понаприезжали и такие коры мочат, что мама не горюй! Кто сэйчас достоин этим обидным прозвищэм називаться? Кого обзывать будэшь?
Парубок отчего-то поболтал своей бритой головой в разные стороны, как будто старался что-то найти в ней или по крайней мере поднять на поверхность с глубин памяти умную мысль. Он заметно покраснел, вылупил глаза и с гневом выпалил в лицо улыбающемуся Ашоту гневную тираду:
– Один хрен! Всех чурок на кол! Разбираться никто не станет, кто прав, а кто нет, если какая заварушка случится? Никто! Будет как у хохлов на Майдане: вилы – в бок, обрез – в рыло, коктейль Молотова – за шиворот. Там и поговорим! Так что давай быстрей клепай свой люля и не полощи мне мозги!
– Вот и пагаварыли… Ти, Серога, отчего такой строгий? Это же шютка! Шютка такая, – попытался сгладить ситуацию Ашот.
– «Я меняю шутки на прибаутки» – так мой корефан говорит. А он зря болтать не будет. Не то что твоя волосатая морда! Трепитесь и трепитесь, никакого толку от вас нет. Вы мне все уже вот где! – Парень провёл большим пальцем по своему горлу.
Конфликт назревал на ровном месте. Понимая, к чему это может привести, Ашот отвернулся от не по делу возбудившегося посетителя и угрюмо стал надраивать чугунную сковородку, бормоча что-то непонятное на родном языке. Может, он делился со сковородкой своими взглядами на странную миграционную политику властей, а может, уговаривал её стать его орудием, случись что. Кто же его знает?
