Хватит убивать кошек! - [42]

Другие «частные истории» (как выражались философы XIX в.) иногда тоже предполагали национальный кадр — и прежде всего история культуры, особенно в той мере, в какой культура зависит от языка. Но уже культурная история менее тесно, чем политическая, была связана с национальным кадром. Пожалуй, меньше всего от него зависела экономическая история — если только она не понималась как история экономической политики. Социальная история предполагала национальный кадр, если рассматривалась как история классовой борьбы, но плохо совмещалась с ним, если ориентировалась на историю культуры или экономики.

Историография XX в. попыталась отказаться от модели национальной политической истории в пользу, как говорил Марк Блок, «истории более широкой и более гуманной»[179]. Именно модель национальной политической истории (которую Поль Валери называл «самым вредным продуктом, выработанным химией интеллекта») была главной мишенью М. Блока и Л. Февра. Под именем социальной истории школа «Анналов» изначально отстаивала глобальную историю, которая предполагала выход за пределы национального кадра, изгоняя ради этого и собственно политическую историю. Не случайно школа «Анналов» рекламировала себя как первую объективную, научную историю: отрыв от национального кадра и связанных с ним идеологий как бы гарантировал научность[180]. Сравнительная история была в сердце проекта «Анналов». Однако следует подчеркнуть, что революция в истории, совершенная Блоком и Февром, увенчалась только частичным успехом. Блок и Февр не пытались разрушить восходящие к Просвещению базовые структуры идеи истории, нашедшие выражение в основных исторических понятиях. Основатели «Анналов» пытались более гибко использовать эти понятия, но не создать альтернативную им систему.

Поэтому нет ничего удивительного, что изгнанная национальная история вскоре возвратилась: из когерентной системы нельзя по произволу удалить один из элементов — система вернет его обратно. Представители третьего и четвертого поколений школы «Анналов» все в большей степени обращаются к национальной истории, продолжив начатый историками XIX в. «национальный роман» (формула Пьера Нора). Появление в 1980–1990-е гг. нескольких монументальных историй Франции (включая «Места памяти» самого П. Нора[181]) не означает возрождения национальной истории на развалинах истории глобальной. Напротив, то, что распалось в 1980–1990-е гг. «на кусочки», — это не глобальная история вообще, а глобальная история в форме национальной истории (и «Места памяти» служат здесь лучшим подтверждением).

4

Сегодня нередки критики проекта глобализации, утверждающие, что таких вещей, как человечество и цивилизация «вообще», попросту не существует, но что, напротив, существуют только отдельные национальные культуры. Такую позицию занимает, например, известный английский политический философ Дж. Грей[182]. Она очень близка к старому тезису немецкого историзма, который Дж. Грей пытается противопоставить «проекту Просвещения». Если бы мы присутствовали сегодня при замене глобальной истории национальной, это свидетельствовало бы в пользу данного тезиса.

Однако против него возможны и логические, и историографические аргументы. Логический аргумент, который мне кажется убедительным, состоит в следующем: нельзя по произволу остановить номиналистическое разложение общностей. Если мы не признаем реальности человечества, у нас нет оснований признать реальность его подразделений[183]. Этот логический аргумент дополняется только что приведенным аргументом, основанным на анализе современной историографии, а именно, что речь сегодня идет о кризисе глобальной истории в форме национальной истории.

Этот кризис, в частности, состоит в разложении целостностей. Было предпринято немало попыток объяснить его, включая знаменитую теорию «конца истории». Согласно этой последней за кризис истории (и, следовательно, за разложение общностей) ответствен триумф либерализма[184]. Я надеюсь, что мне удалось показать ошибочность этого взгляда. Будучи целостной, европейская идея истории достаточно сложна, так что для ее кризиса есть много причин. Укажу вкратце на некоторые из них[185]. Прежде всего, налицо кризис «режима историчности» всемирной истории, которая слишком зависела от проекта будущего. У него, в свою очередь, имеются разные причины. Часто утверждают, что коллапс коммунизма был главной из них. Но темпоральность всемирной истории в не меньшей степени была разрушена вытеснением европейского «неподвластного прошлого» — прошлого Аушвица и ГУЛАГа[186]. Другие объяснения — кризис классовой политики, который, конечно, связан с падением коммунизма, и в равной мере кризис национальной идентичности (одной из причин которого является неподвластное прошлое, отнявшее у европейских наций право на национальную историю) и т. д. Можно указать и на другие причины: например, на эволюцию современной визуальной культуры и постепенный упадок рационального декартова пространства в качестве непререкаемой системы логических референций, в рамках которой сложились основные исторические понятия.