Хватит убивать кошек! - [41]

Это справедливо не только для либеральной мысли. Это, по-видимому, справедливо для человеческого мышления в целом. Системы мысли отличны друг от друга не столько тем, что одни из них следуют одной логике, а другие — другой, сколько пропорцией, в которой в них совмещаются элементы разных логик. Утверждение, что либеральная мысль является внутренне противоречивой системой, приложимо к любой мысли. Интерес интеллектуальной истории состоит в изучении конкретных комбинаций взаимоисключающих идей.

Возвращаясь к истории Европы, нельзя сказать, что номиналистическое разложение общностей стало автоматическим следствием торжества либерализма. Чтобы понять причины распада коллективных персонажей истории, надо приглядеться к процессу распада.

3

На мой взгляд, механизм возникновения и распада истории Европы (как и всемирной истории в целом) состоит в формировании и кризисе системы основных исторических понятий. Как известно, современная система исторических понятий сложилась в XVIII — начале XIX в., хотя история отдельных понятий (и особенно соответствующих слов) часто восходит к более отдаленному времени. Однако свое более или менее современное значение эти понятия приобрели на протяжении нескольких десятилетий до и после Французской революции. В это же время, что особенно важно, они стали основными историческими понятиями. Это означает, что в них нашла выражение идея истории (точнее, направленности истории), — идея, вне рамок которой эти понятия во многом теряют свой смысл. Разве история не состоит в прогрессе от варварства к цивилизации, Просвещению, культурной и социальной жизни? Разве это развитие не направлялось государствами и не определялось классовой борьбой между дворянством, буржуазией и пролетариатом, которая приводила то к реформам, то к революциям! Что бы стало со всеми этими понятиями, если бы не было идеи истории?

Нации, конечно, тоже относятся к основным историческим понятиям — причем не только нация вообще, но также и некоторые конкретные нации. И Европа, которая служит одним из имен культуры и цивилизации, также является основным историческим понятием.

Заметим, что основные исторические понятия могут быть выражены как именами нарицательными, так и именами собственными. Однако не следует преувеличивать противоположность тех и других. Мы имеем дело, скорее, не с двумя типами имен, а с двумя тенденциями их употребления. Так, понятия социальных наук не являются совершенными нарицательными именами, поскольку в них содержится отсылка к конкретному историческому опыту. Они функционируют отчасти как собственные имена, не утрачивая, однако, своих общих значений, вот почему Ж.-К. Пассерон называет их «полу-собственными именами (semi-noms propres)»[177]. Соответственно и имена собственные, которые в принципе способны служить носителем общих значений, обретают способность выражать общие понятия. Поэтому «цивилизация» в одном (и очень важном) смысле означает европейскую цивилизацию, а «Европа» может означать цивилизацию и в этом смысле быть основным историческим понятием.

Итак, имя Европы, равно как и имена европейских стран, способны функционировать в качестве основных исторических понятий, т. е. не только обозначать нейтральные географические целостности, но и выражать идею исторического развития. Не случайно, что национальные исторические школы видели главное содержание истории в становлении соответствующих национальных государств.

Однако не все страны с равным успехом выступают в качестве основных исторических понятий — во всяком случае, за пределами этих стран. В большинстве историй Европы (и всемирных историй) Европа представлена ограниченным числом стран — чаше всего Францией, Англией, Германией, иногда Италией и Испанией. Португалия появляется на подмостках всемирной истории в периоды географических открытий и просвещенного абсолютизма, как если бы до, между и после этих событий у нее не было истории, Нидерланды — в связи со Столетней войной (где им «посчастливилось» стать яблоком раздора), Реформацией и ранним капитализмом, Шотландия — в связи с Просвещением и т. д. Это не удивительно, ибо не все нации являются основными историческими понятиями, но только те, чья история прямо соотнесена со смыслом развития человечества. Франция является «нарративной субстанцией» (формула Ф. Анкерсмита[178]), прямо соотнесенной с нарративной субстанцией Европа/цивилизация, а Португалия нет: она, кроме как в редкие моменты своей истории, не «стоит за» цивилизацию (разве что в самой Португалии), и историку с этим ничего не поделать.

Может показаться, что понятия дворянства и буржуазии, Франции и Германии означают статические целостности, едва ли не сущности. Но в той мере, в какой они являются основными историческими понятиями, они означают процессы. В XVIII в. на смену аристотелевскому космосу идеальных сущностей пришла вселенная процессов — пусть даже она не вытеснила его полностью из нашего сознания, так что целостности стали процессами, не перестав быть в некоторой степени сущностями.

Итак, европейская (и всемирная) история на протяжении большей части XIX и XX вв. была историей национальных государств. При этом она могла быть более или менее механической суммой национальных историй, а могла и подменяться одной из них. В большинстве национальных историографий история соответствующей страны помещалась в центр мировой истории и как бы метонимически стояла за нее. Конечно, выбор национального кадра определялся идеологическим характером исторического дискурса. Последний всегда был связан с политической борьбой, т. е. борьбой за власть в национальных государствах. Но поскольку политическая история была неотделима от истории классовой борьбы, очевидно, что существовала внутренняя связь истории наций и истории классов.