Хунну и Гунны - [45]

Наконец, в самое последнее время Ширатори опубликовал свою вторую работу, озаглавленную «О происхождении Хунну», но основывающуюся на языковом материале (К. Shiratori, Sur l’origine des Hiong–nu в Journal Asiatique, CCII, №1, 1923, стр. 71–82). Статья эта представляет суммарное изложение соображений автора, приведённых им в японских журналах. Автор, считая единственным источником для определения этнической принадлежности Хунну их язык, отмечает, что словом Ху (варвары) означались собственно Хунну, тогда как Дун–ху (восточные варвары) означало лишь подразделение Ху вообще, и язык Хунну считает монгольским, смешанным с тунгузским, а их самих Монголами, смешанными с Тунгузами (потомки их — Солоны и Дауры)[99]. Из 23 слов Хунну, им собранных, он объяснил якобы: 4 из турецкого, монгольского и тунгузского языков, 2 из монгольского и тунгузского, 14 из монгольского и лишь 1 из турецкого (king–lu = qingraq по Хирту). К сожалению он в этой статье не даёт анализа этих слов, а ограничивается лишь некоторыми примерами. Титул Цень–ли–ко–то–шань–юй он толкует из турецко–монгольского tengri, тунгузского gutó (считая, что если бы это слово было то же, что в уйгурском титуле Идикут, то кут было–бы выражено в китайской транскрипции не двумя иероглифами, а одним) и просто китайского chan–yu = houang–ti (шань = большой, юй = широкий в китайском языке). Слово, ранее транскрибировавшееся им Yen–chi, транскрибируется им по произношению Танской эпохи Ho–che и сближается с тунгузским oši, ačin (жена, женщина). Слово, означавшее «дочь, девушку» (Kiü–ts’eu), автор считает не турецким gïz, a опять–таки китайским — kong–tchou, к которому близко созвучное монгольское, вероятно заимствованное из китайского. При всём этом, однако, автор отмечает, что по мнению большинства исследователей по сие время Хунну считаются этнически Турками.

Мы нарочно несколько подробнее остановились на лингвистических анализах хуннуского языка, чтобы ознакомить интересующихся с такой стороной вопроса, которая привлекла к себе особенное внимание в литературе нашего вопроса. По этому поводу скажем, прежде всего, что, при всей желательности анализа языковых памятников Хунну, по данным пока материалам нужно считать, что эти языковые памятники не только не могут являться решающими в изучаемом нами вопросе (как то отмечает Ширатори в своей последней статье), но по существу являются вовсе не достаточными, по крайней мере в том освещении, в котором, они до сего времени представлялись. В самом деле, дают ли ясное представление об этнической принадлежности народа каких нибудь два три десятка слов, дошедших в трудно разбираемой китайской транскрипции и при этом от времени протяжением в несколько столетий и от народа, приходившего в разнообразные этнические соприкосновения и включавшего в себя различные этнические элементы. Не отрицая важности объяснения этих слов, мы по поводу их толкований должны сказать то, что говорили по поводу этимологий и словопроизводств по отношению к нашему вопросу ранее в нашей работе. Повидимому, пока толкование хуннуского языка почти не выходит за пределы объяснения тех языковых элементов, которые ничего не дают для историко–этнографической стороны дела (каковы титулы и собственные имена). Обращаясь к общему разбору приведённых языковых материалов, отмечу прежде всего относительно последней работы Ширатори, что попытки (вернее гипотезы) толковать хуннуские слова из монгольского языка не являются новостью и в новой литературе. Так, венгерский языковед Б. Мункачи в рецензии на первую работу Ширатори (помещена в Keleti Szemle, IV, 1903, стр. 240–253, спец. 240–246), считая сближение k’ö–c’ (Гюй–цы) с турецким кыз совершенно правильным, выводил su k’i скорее из монгольско–турецкого čerik, čerig «войско», t’i–li–kang из монгольского dajla «воевать», pu–ko из монгольского bügü «все», k’u–t’o–tang из монгольского kitu «убивать». Из этих соображений он склонялся рассматривать хуннуский народ, как смешение монгольских и турецких племён, смешение, аналогичное тому, каковое представляли из себя и Гунны[100]. Скажем далее, что для нашего вопроса в его существующем положении мы считаем более важным те соображения общего характера, на которые мы опирались ранее, чем одностороннее рассмотрение только одной стороны его (языка). Хунну назывались именно этим именем, слово же Ху, означающее «варвары», распространялось на них как и на других не китайцев Китайцами, а название Дун–ху, как уже отмечалось, может быть сопоставляемо с переделкой слова Тунгуз. Сближение ко–то в титуле хуннуских ханов с тунгузским словом gutó ещё до Ширатори сделал, как то указано в нашей работе, проф. Шотт, признавая однако возможность сходного образования и в восточно–турецких языках. В нашей работе, кроме того, было указано, что Клапрот отмечал в турецких наречиях Сибири слово «куту» в значении «родственник, двоюродный брат» и сопоставлял это слово с ко–то в титуле хуннуских ханов[101]. Некоторые другие слова, приводимые автором в этой статье, отожествляются им с китайскими, а потому являются заимствованными и ничего не дающими для суждения об этническом составе Хунну. Переходя к работе Панова и первой статье Ширатори, отметим, что хотя оба они исходили в своих работах из задачи толкования хуннуских слов из турецких языков, однако толкования их не всегда сходятся, что отчасти находит себе объяснение в факте, отмеченном Пановым, именно в сложности, иногда полной невозможности восстановления по китайской транскрипции. Как пример разногласия толкований приведём слово дзин–лу, которое Паркером и Хиртом сближалось с «кинграк», Ширатори с «килич», Пановым с «камлу»; все выводили из турецкого языка и у всех получалось подходящее значение. Наоборот, интересно признаваемое исследователями турецкое слово «кыз» (дочь, девушка) — Дзюй–цы или Гюй–цы, определяемое в языке Хунну около времени Р.X. Заслуживает внимания затем толкование загадочного титула шань–юй у Панова — Дань–юй = Тамган. Наконец существенно мнение Ширатори о правильном произношении имени Хунну, как Кунну, т.е. Кун. Это обращает наше внимание на значение имени Хунн