Художник каменных дел - [40]

Он знал, кому обязан этими заботами: волна благодарности к директору гимназии Алаеву охватила его. Тут же он сел писать ему письмо, но долго не мог найти нужного тона, верных слов. Лишь когда само собой написалось «спасибо», потекли слова — горячие, искренние.

К первой сессии он готовился истово, рьяно, не делая себе никаких послаблений. Его работы были безукоризненно четки, выступления на коллоквиумах деловиты и содержательны. Профессора часто ставили его другим в пример. Ровный и веселый нрав, простота в общении притягивали к нему сверстников. Вскоре он стал негласным главой студенческой компании. Все знали, что в случае чего Щусев всегда охотно придет на помощь.

После зимней сессии в Кишинев ушел рапорт, в котором сообщалось, что студент Щусев «обнаружил отличные успехи и по всем предметам получил полный балл». Спустя две недели на его имя были присланы обещанные триста рублей. Такой суммы ему еще никогда не приходилось держать в руках. Она сулила благополучное существование. Он сразу сменил свою тесную комнатушку на просторную — с двумя окнами и высоким потолком — да заказал теплую шинель с барашковым воротником.

Теперь вечерами у него собиралось шумное общество. Бесконечно подогревался самовар, о который грели руки только что вошедшие. Временами звучала гитара, пели романсы, вели бесконечные разговоры об искусстве, о будущем.

Став стипендиатом, Алексей открыл для себя оперу. Теперь он мог позволить себе сидеть в партере в окружении нарядной публики. Мариинский театр всегда собирал полный зал. Здесь он впервые услышал «Хованщину» Мусоргского. На Мусоргского пришли истинные знатоки, горячие поклонники национального искусства, среди которых он чувствовал себя своим. Воспитанный на украинских и бессарабских мелодиях, юноша вдруг потянулся к музыке, открывающей глубины русской истории.

Русская старина — как могла она оказаться созвучной его сердцу? Видимо, существовала внутренняя связь между мятежным духом запорожцев и неистовой преданностью старозаветному укладу жизни, за который погибал род бояр Хованских на Мариинской сцене. Так или иначе, но растревоженная душа Алексея была очарована силой и мощью таланта Модеста Петровича Мусоргского. Трижды слушал Алексей оперу, выучил наизусть многие арии и хоры, но каждый раз, придя в театр, испытывал новое волнение.

В Мариинском театре он впервые увидел и классический балет. Однако классический танец показался ему манерным, кукольным, будто танцовщики задались целью показать анатомию своего ремесла. «Неужели здесь скрывается что-то, чего мне не дано понять?» — изумлялся он, оглядывая бешено аплодирующую и кричащую «браво!» публику.

Если он хочет стать эстетически образованным человеком, он должен понять, в чем идея танца, почему так любят балет многие люди. И он упрямо ходил на балет, все более и более раздражаясь.

Как-то раз Алексей попал на «Спящую красавицу». Мысленно он попытался построить из локальных рисунков танца целостный образ, примерно так же, как древнеримский архитектор Витрувий учил строить из архитектурного модуля образ колонны, а затем и целого храма.

Незамысловатая сказочка, положенная в сюжетную основу балета, не мешала, а, наоборот, помогала ему в этой работе. В тот вечер ему мало что удалось. Вскоре он забыл о своих попытках расчленить танец на отдельные движения и позы, все более очаровываясь его пластикой, красотой, динамикой. Танец свободно входил в него, окрылял, завораживал.

Теперь вместе со всеми он исступленно бил в ладони, кричал во весь голос «браво!» и сожалел, что не удосужился купить цветов, чтобы бросить их под ноги тем, кто на его глазах творил это волшебство. За комбинацией линий, ритмов, поз он научился видеть картину движущейся жизни, прекрасной в своей основе. Но оказалось, чтобы это увидеть, надо отвлечься от подробностей, стереть случайные черты, выучить азбуку и забыть о ней, углубившись чтение.

Он пришел к убеждению, что балет — это великое искусство, рождающееся на глазах и на глазах умирающее. Как живое воспоминание о нем остается в душе трепетный и томительный восторг. Он познал истину: балет учит искусству видеть и чувствовать. А именно это было для него самым главным в ту пору жизни.

6

В разгар весенних экзаменов пришло приглашение от семейства Апостолопуло провести каникулы в Сахарне. Алексей поблагодарил и вежливо отказался. Лето он решил посвятить Павлику, от которого потоком шли грустные письма — Павлик тосковал о брате. Отвечая на его письма, Алексей старался ободрить его, вселить в него веру, что все будет хорошо. Сам он тоже тяжело переживал разлуку.

Когда они встретились, Павлик, как маленький, повис у него на шее и долго не разжимал рук. Вместе с младшим братом Алексея встречал старший, Сергей, только что закончивший университетский курс. Он стал землеустроителем-почвоведом. Сергей сам попросился служить в Бессарабию и уже успел сменить студенческую форму на вицмундир и фуражку с эмблемами землеустроительной службы.

Братья сердечно обнялись. Сергей первым заговорил о новостях искусства, но какую бы тему он ни затронул, будь то романы Достоевского или новая постановка Дягилева, Алексей встречал каждое его суждение в штыки. Все три дня, что братья провели вместе, прошли в отчаянных спорах о судьбах и назначении искусства. Им положил конец лишь приезд в Кишинев Евгении Ивановны Апостолопуло.