Художник каменных дел - [37]

Алексей вдруг почувствовал, что у скульптуры и у рисунка совершенно разные средства и что лишь гений Микеланджело мог вселять жизнь и в холст и в мрамор. Ему показалось, что между ним самим и искусством стоит вовеки непреодолимая стена.

Усталый, измученный, он провел беспокойную ночь в комнате, которую снял. С первыми лучами солнца надежда вновь вернулась к нему. До вступительного экзамена оставалось почти два месяца — срок немалый. Но если он за десять лет не приблизился к мастерству... Нет, он все же не будет ставить на себе крест. Он научится рисовать как следует.

В залах скульптурного музея народу все прибывало. Теперь приходилось являться в музей заблаговременно, чтобы занять удобное место и на целый день погрузиться в работу. Алексей лихорадочно и упорно трудился, рисуя статуи, головы, бюсты.

Лишь спустя месяц он позволил себе передышку. Целый день он не брался ни за карандаш, ни за акварели, бесцельно слонялся по городу, вглядывался в лица незнакомых людей и мысленно рисовал их портреты. Из кипы рисунков и акварелей, сделанных в музее, он отобрал три удачных наброска и долго разглядывал их, убеждаясь, что время потрачено не впустую.

Карл Христианович как бы исподволь подталкивал его к тому порогу, который прежде казался ему непреодолимым. Все три наброска были сделаны с головы Аполлона, знакомой Щусеву с раннего детства. Но только теперь он пришел к удивительно простому и убедительному выводу: не спеши портить бумагу, вникни в натуру, четко определи для себя главные ее черты, доверься своему глазу, разуму и сердцу, ибо выше судей для тебя нет. Засыпмая, Алексей почувствовал себя готовым к новому броску.

На следующий день он был собран и сосредоточен, в руке ощущалась решительная твердость, сердцем владели уверенность и покой.

Когда Щусев заканчивал рисунок головы Дианы, к нему тихо подошел Штоль и встал за спиной.

— Вас почему вчера не было? — спросил он вместо приветствия.

— Я подумал, что человеку необходимо в какой-то момент остановиться и поглядеть, куда идешь.

Карл Христианович взял его рисунок, принялся рассматривать.

— Кажется, вы начинаете понимать, что рисунок — основа искусства. Но, ради бога, проводите линию смелее, побольше доверяйте себе, лишь тогда проявится ваша индивидуальность...

До наступления вечера Алексей сделал еще два рисунка, оттенил штриховкой лицо и, пожалуй, впервые за все это время был доволен своей работой.

Случайно заглядывая в рисунки других, он уже мог с первого взгляда ценить их по достоинству. Кому-то из сверстников он охотно приходил на помощь. В музее он чувствовал себя старожилом.

Вскоре Алексей стал позволять себе временами пропускать подготовительный класс. Вместо этого в погожие дни он рисовал скульптуры в Летнем саду или уезжал на целый день в Петергоф на этюды и там у каскада, сидя с подветренной стороны, рисовал полюбившегося ему Самсона, размыкающего пасть льва.

В ту пору у Щусева родилась и на всю жизнь осталась любовь к скульптуре как к необходимой части архитектуры в ее высших образцах.

Вечером на Пятой линии Васильевского острова, где Алексей поселился по рекомендации сестры, горело два-три фонаря. Не верилось, что неподалеку ярко сияют огнями аристократический Невский, Большая и Малая Морские. Алексей лежал в постели и в мыслях продолжал упиваться красотами столицы, любуясь ее площадями, улицами, театрами и дворцами и мечтая, что, став архитектором, он сделает таким же прекрасным свой Кишинев.

Между тем пора вступительных экзаменов неотвратимо приближалась. Огромные залы скульптурного музея уже едва вмещали молодых людей. Одни шли к испытаниям с гордой самоуверенностью, другие, как на заклание. Щусев холодно и трезво оценивал свои возможности, готовясь встретить предстоящее во всеоружии.

3

Наступило 20 августа — день экзамена по рисунку и живописи. Перед поступающими поставили гипсовую голову старика с пустыми глазницами. На рисунок было отпущено два часа. Все вокруг схватились за грифели. Алексей попросил разрешения подойти к скульптуре, осмотрел — ее со всех сторон, потрогал выпуклый лоб, вгляделся в сплетение волос на голове, на бороде и, чуть повернув голову лицом к окну, вернулся на место.

Рисовал он не торопясь, тщательно прицеливаясь, обдумывая каждый штрих.

Он знал, что от поступающих на архитектурное отделение требуются прежде всего четкость и точность рисунка, в отличие от художников, которым необходимо вдохнуть в мертвое изваяние жизнь. Однако он позволил себе

тут услышал за спиной взволнованный шепот:

— Что вы делаете? Вы испортите рисунок! Сдавайте как есть, лучше не будет, уверяю вас!

Карл Христианович решительно забрал у Щусева лист и велел ему приниматься за акварель или за работу маслом — на выбор.

Учитель передал рисунок в комиссию, что сидела на возвышении за длинным резным столом и откровенно скучала в ожидании. Кое-кто даже дремал, прикрыв глаза ладонью. Комиссия состояла из пожилых и очень старых людей чиновного обличия с орденами на шее, на груди, в петлицах.

Все оживились, разглядывая опус первого смельчака, до времени закончившего работу. Рисунок понравился точностью исполнения, верным композиционным решением, и Карл Христианович ободрил Щусева улыбкой.