Художник и критик - [3]

Общая причина такого настроения — изолированное жизненное положение художника. В конечном счете, именно это порождает мелочное самолюбие, зависть, погоню за «находками», ради победы над «конкурентами», нетерпимое отношение к критике (об интригах и сплетнях мы уже и не говорим). Человек, общественные взгляды которого противоречивы и не продуманы, главное внимание которого устремлено в жизни на созерцание собственной личности, в работе не на большие проблемы искусства, а на литературную манеру, — вот преобладающий тип современного писателя в капиталистических странах. Понятно, что отношение такого писателя к критике должно быть «ненормальным».

2

До сих пор мы говорили только об одной стороне вопроса. Но и тип художественного критика эволюционировал, в силу тех же общественных причин, в том же направлении.

Критика начала приобретать ремесленные черты уже давно; прежде всего они появились у профессиональных газетных рецензентов, которых некогда почти не принимали в расчет как литераторов и отнюдь не причисляли к настоящим критикам, пишущим об искусстве по призванию, а не ради заработка. Постепенно все нивелирующий капитализм во многом свел это различие на нет.

Известно, что почти вся пресса находится в руках капиталистических концернов. Критика все больше превращалась в одну из частей рекламного аппарата, обслуживающего определенные группы финансистов. Только немногие, почти всегда маленькие журналы, со слабыми издательскими возможностями и малым кругом читателей отстаивают право критики да независимое суждение. Но и здесь самостоятельность бывает весьма проблематичной. Капитал делает и оппозиционную литературу объектом спекуляции; находятся «меценаты», оказывающие поддержку независимым изданиям, и вскоре их участники начинают испытывать моральные и материальные последствия этой «помощи».

Подобно тому, как в беллетристике проституируется способность к художественному восприятию, в критике проституируется способность давать оценку и интересно излагать свое мнение.

Положение критики особенно двусмысленно и опасно потому, что видимость свободы остается и тщательно оберегается. Капиталисты соблюдают свои интересы по-разному, в зависимости от случая, и вовсе не всегда прямо и грубо вмешиваются в литературу, требуя, чтобы критик высказал то или иное мнение. Существуют, например, журналы, читаемые преимущественно интеллигенцией; для них нужны (также с деловой, коммерческой точки зрения) квалифицированные, высокого ранга критики. Они должны свободно высказывать свои взгляды, и если между ними разгорается ожесточенный спор — тем лучше. Нет почти ни одного художественного течения, к которому не припутывались бы интересы какого-нибудь капиталиста; чем темпераментней, умней, честнее отстаивает критик принципы одной художественной группы, тем полезней он для издателя, торгующего ее продукцией. Таким образом, даже в период империализма, капиталистических монополий, остается еще известный простор для свободы мнения. Но, что делается в этом «свободном пространстве», можно понять, если мы присмотримся, как изменился самый тип критика.

Мы не будем говорить о «строчкогонах», а только о серьезных и честных критиках. Но так же, как и в беллетристике, неустранимым фактом здесь будет масса неспособных и развращенных писак. Даже самые способные люди испытывают давление всей окружающей обстановки. Кроме того, если контраст между критиком по призванию и жалким созданием, кормящимся возле литературы, очень резок, то граница между этими полярными типами стерта; ее заполняют литераторы переходного типа.

Первое условие, характеризующее ту относительную свободу, которая предоставлена критикам в капиталистической стране, — это ограниченность чисто эстетическими вопросами. Социально-политические рамки буржуазного журнала весьма определенны; чтобы беспрепятственно высказывать свое мнение о литературе, критик должен ее рассматривать вне связи с классовой борьбой, с общественной жизнью. Против этого условия публичной критической деятельности протестуют гораздо меньше, чем можно было бы ожидать; развитие самой литературы, критики, теории идет навстречу требованию «аполитичности», «очищение» критики от социально-политического подхода к литературе происходит стихийно, а не только под прямым нажимом представителей правящего класса.

Тенденция к отрыву искусства от жизни проявляется в литературной теории еще резче, чем в беллетристике. Это понятно, так как в теории отпадает тот контроль самого жизненного материала, который, вопреки сознательному намерению автора, дает произведению, в той или иной мере, жизненную правдивость. Известно, что многие из современных выдающихся писателей в эстетических декларациях оказываются несравненно более далекими от реализма, чем в своих художественных произведениях; теоретики утратили правильный взгляд на искусство еще больше, чем писатели.

Речь идет, конечно, не только об «искусстве для искусства» как лозунге; не так уж много людей провозглашают этот лозунг в такой прямой форме. Литературная «специализация» сказывается в том, что литературные явления объясняются «исключительно законами самой литературы, взаимовлиянием отдельных писателей, литератур, направлений и т. д., литературные мотивы, темы, выразительные средства анализируются в их имманентном развитии; личные особенности писателя, его биография, действительный характер «прообразов» считаются основными материалами для теоретических изысканий. Все эти и другие, подобные им, предрассудки современной буржуазной теории показывают, как чужды литературные теоретики, историки, критики народу, как они оторваны от социальной жизни. Психологическое жизнеописание — единственный и очень узкий выход в жизнь, еще оставшийся у критики.