Художник Её Высочества - [150]

Транса Поэта трассеры:

— Положи на могилу печали цветок, и уйди. У могилы вид клумбы, и день впереди. В небе- рай, в травах- май, птица в зелени Колофарь запевает! Ты же царь! Царь природы, что всё понимает!

Субъект вырвав у Дворника метлу, черенком пытался пробить грудную клетку, выдавить глаза и размозжить череп Объекта.

Поэт вытаскивает из кармана пистолет, намекающе машет у виска.

— Пожалуй! Правда жизни, как жало, промеж этих строк. Ставлю точку на листик- стреляю в висок.

Пистолет оказывается зажигалкой, тоже прикуривает.

Толпа разделилась на два лагеря: одни оправдывали действия Субъекта, другие кричали о человечности и прочих непреходящих ценностях в том же духе.

Поддерживающие порядок по своему долгу полиционеры, как всегда, должны появиться в конце основных событий. Услышав вселенский шум и ор, с небес спустился Ангел. Воспользовавшись паузой удивления, воздев руки по правилам оперного искусства, возгласил:

— Люди! Я посланник верховного владыки! Омойте мне ноги, замесите три саты лучшей муки и сделайте пресные хлебы. А после воздаяния и жертвы я явлю вам откровения.

Но Ангела не стали слушать дальше, снова загалдели. Только Чиновник, с уважением оглядев мощные ангельские крылья, прокричал тому в ухо:

— Если вам по службе полагаются хлебы, за углом булочная, вы можете приобрести там свежие ванильные булочки к чаю.

Ангел обиделся и произнёс:

— Рахиль была права. Нельзя заниматься агитацией во внерабочее время.

Как полагается, справедливо победила та половина толпы, которая за человечность. Всем нехорошим людям стало непоследовательно стыдно и они, чтобы замять в душе свой конформизм, сильно обрадовавший Конформиста из числа первых зевак происшествия, заорали на Субъекта в том смысле, что долго ли будут продолжаться безобразия? Всему есть предел! Над Субъектом собиралась грозовая туча. Еще бы немного, и толпа бросилась истязать истязателя.

Уразумев будущее, Субъект отшвырнув метлу, поднял руку с растопыренными пальцами.

— Я мучаю Объект не потому, что садист. Я мучаю по той причине, что… — в более чем идеальной тишине прозвучало поразительное откровение. — Объект не испытывает абсолютно никакой боли. Мало того что не испытывает и не получает никаких повреждений, безрылый даже не имеет представления, что с ним кто-то что-то делает.

— Врешь! — противоположился обиженный Ангел.

— Убедитесь сами.

Нагнулся и отломал Объекту указательный палец. У свидетелей под бровями взорвались гранаты. Потом демонстративно помахав им в воздухе, приставил на место. Указательный мгновенно прирос, как будто толпе померещилось его отрывание и пальцы отбарабанили на земле некий беззаботный маршик.

Издалека слышно, как задумались очевидцы. На лицах почему-то мечтательное выражение.

— Не верите, попробуйте сами, — Субъект предусмотрительно отодвинулся в сторону.

— Га-мма!!! — дружно рявкнула толпа, бросаясь на Объект.

И Философ бросился наравне с Лопнувшеглазым, и Оптимист с Поэтом бросились, отшвырнув окурки, Сказочник, спотыкаясь и падая, бросился. Лучшие представители человечества накинулись на Объект впереди худших. Еще бы, такой редкий соблазн! Ужас что тут началось! Момент истины, сладенькая минуточка. Зверь Апокалипсиса, в конце концов.

«Абракадабра!» — мнение запнувшихся об автора москвичей.

Автор не ответил на выпад, а дописав последний слог, завернул мелок в салфетку и спрятал в карман. Он ждал своего читателя. Китайская волна накрыла таки мир. Разложенные перед рисовые листочки со стихами азиатской аллитерации на Байхуа слегка ползали по брусчатке от легкого же, как рисовая бумага, ветерка. Молодых, ищущих признания поэтов и писателей в столице пруд пруди. Многие подрабатывали на жизнь таким образом. Пишется на гранитной щеке старого дома мелком отрывок своего произведения, стихотворение, что угодно, но самое вкусное, и продается заинтересовавшемуся прохожему листок с авторским материалом, также оригинальной подписью автора. Деньги символичные, зато смерть на миру. Безыскусные москвичи ушли, даже не подумав разобраться во взаимностях Субъекта и Объекта. Зато подкрались китайские студенты, учуяв аромат родной химерической мысли. Шафранные парни прочитали истязательную историю, мяукнули друг другу что-то на своем кошачьем языке и купили листок рисовой бумаги. К слову сказать, китайская филосовская мысль — это чистое детство человечества. Прозрачно, без канцелярской гигантомании и геморроя поздней философии.

Один листок сорвался с места как-то особенно, четверострочье вдруг оказалось под степановой ногой. Художник и автор, оба затаили глагол. Говорить не о чем. Но нельзя идти дальше. Дорогу перегородил музыкант, перегородивший отграниченность женщины. Женщина прислонилась к каменному зеркалу мавзолея, слушала музыку и, похоже, собиралась пустить сок из глаз. Нет ничего зазорного, когда человека до слез трогает музыка, единственно невозможно, чтобы в этот момент человек пах еще чем-либо кроме человека. Степан, вынужденно стоя за спиной женщины, морщился. От нее несло такой умопомрачительной кокосовой струей, что волей-неволей каждому нормальному мужчине, наверное, захотелось бы откусить от сладкой женщины. Или стошнить, как художнику. Музыкант играл действительно хорошо. Заворожила рука игрока. Она жила отдельной, самостоятельной от хозяина, животной жизнью. Животное-кисть прихотливо металось по струнам, где-то напоминая неутомимую ласку, преследующую мышь. Если музыка станет еще совершенней, животное может даже не убежать, ритуально исчезнуть.