Хрупкие вещи - [17]

Полсердца крадется меж серых теней,

По тропке лесной, извилистой, тайной.

Когда бы встретил эльфийку я,

Я б стал целовать ее, робок и жалок.

Она же орлов созвала бы, друзья,

И к древу в огне меня приковала!

И коль из черных сетей ее кос

Глупое сердце мое рвалось бы,

Она б его заперла в клетку из звезд,

И я бы оставил мольбы и просьбы.

Когда бы я опостылел ей,

Она б мое имя забыла даже,

А сердце бы кинула средь ветвей

Костра, вкруг которого эльфы пляшут.

Пусть с сердцем играют они моим,

Пускай его вытянут нитью гибкой,

Пускай обратят его в прах и дым,

Пускай струною натянут на скрипку!

Пусть день и ночь на сердце-струне

Играют они мелодии странные,

Чтоб каждый сгорал в них, точно в огне,

Чтобы плясал, пока ноги не ранит!

Вот – скрипка и танец ведут свой спор,

Чтоб эльфы летели в пламенном риле,

Чтоб в их очах, золотых, как костер,

Огни негасимые проступили!

Но стар я. Уж зим шестьдесят назад

Утратил я сердце свое без возврата,

Что ночь – несется оно сквозь ад,

Мелодий странных за гранью заката.

Я сердце свое разделить не посмел, –

Скитаюсь, слепец, одинок и беден...

К луне ущербной я не взлетел,

А солнцу неведом эльфийский ветер!

О вы, кто не слышит Эльфийский рил –

Похитят сердца ваши скоро, поверьте!

Да, молод был я, и глуп я был,

Оставьте ж меня в одиночестве смерти!

ОКТЯБРЬ В ПРЕДСЕДАТЕЛЬСКОМ КРЕСЛЕ

October in the Chair

Перевод. Н. Гордеева

2007

Посвящается Рэю Брэдбери

В председательском кресле сидел Октябрь, и вечер выдался прохладным: листья – красные и оранжевые – облетали с деревьев в роще.

Их было двенадцать. Они сидели вокруг костра и жарили на огне большие сосиски, которые шипели и плевались соком, стекающим на горячие поленья. Они пили яблочный сидр, освежающий и прохладный.

Апрель впилась зубами в сосиску, та лопнула, и горячий сок полился по подбородку.

– Проклятие, черт ее раздери, – сказала она.

Коренастый Март, сидевший рядом, рассмеялся, гулко и похабно, а потом вытащил из кармана огромный несвежий носовой платок.

– Держи, – сказал он.

Апрель вытерла подбородок.

– Спасибо. Кажется, я обожглась из-за этого чертова мешка из-под кишок. Завтра будет волдырь.

Сентябрь зевнул.

– Ты такой ипохондрик, – сказал он через костер. – И такая вульгарная. – У него были тонкие усики и залысина спереди, отчего его лоб казался высоким, а он сам – мудрым не по годам.

– Отстань от нее, – сказала Май. У нее были темные волосы, короткая стрижка и удобные ботинки. Она курила маленькую сигариллу, дым которой пах ароматной гвоздикой. – Она просто слишком чувствительная.

– Пожалуйста, – протянул Сентябрь. – Давай вот без этого.

Октябрь, который ни на секунду не забывал, что сегодня он председательствует на собрании, отхлебнул сидра, прочистил горло и сказал:

– Ладно. Кто начинает? – Кресло, в котором он сидел, было вырезано из цельной дубовой колоды и отделано ясенем, вишней и кедром. Остальные сидели на пнях, равномерно расставленных вокруг небольшого костерка. За долгие годы эти пни стали гладкими и уютными.

– А протокол? – спросил Январь. – Когда я сижу в председательском кресле, мы всегда ведем протокол.

– Но сейчас в кресле не ты, да мой сладкий? – насмешливо осведомился Сентябрь, ироничное элегантное создание.

– Надо вести протокол, – заявил Январь. – Без протокола нельзя.

– Как-нибудь обойдемся, – сказала Апрель, запустив руку в свои длинные светлые волосы. – И я думаю, начать должен Сентябрь.

– С большим удовольствием, – горделиво кивнул Сентябрь.

– Эй, – вмешался Февраль. – Эй-эй-эй. Я не слышал, чтобы председатель это одобрил. Никто не начинает, пока Октябрь не скажет, кто именно начинает, а после этого все остальные молчат. Можем мы сохранить хотя бы какое-то подобие порядка? – Он обвел взглядом собравшихся, маленький, бледный, одетый во все голубое и серое.

– Хорошо, – сказал Октябрь. Борода у него была разноцветная, словно роща по осени – темно-коричневая, оранжевая и винно-красная давно не стриженная путаница на подбородке; щеки – красные, точно яблоки. Он был похож на хорошего доброго друга, которого знаешь всю жизнь. – Пусть начинает Сентябрь. Лишь бы уже кто-то начал.

Сентябрь положил в рот сосиску, элегантно прожевал, проглотил и осушил кружку с сидром. Потом встал, поклонился слушателям и начал:

– Лорен де Лиль был лучшим поваром в Сиэтле, по крайней мере он сам так считал, а звезды Мишлен на двери ресторана это подтверждали. Он был замечательным поваром, это правда. Его булочки с рубленой ягнятиной выиграли несколько наград, его копченые перепела и равиоли с белыми трюфелями «Гастроном» назвал десятым чудом света. А его винные погреба... ах, его винные погреба... его гордость и страсть.

И я его понимаю. Последний белый виноград собирают как раз у меня, и большую часть красного: я знаю толк в хороших винах, ценю аромат, вкус, послевкусие.

Лорен де Лиль покупал свои вина на аукционах, у частных лиц, у дилеров с репутацией. Он настоятельно просил, чтобы ему выдавали генеалогический сертификат каждой бутылки вина, потому что мошенники, увы, попадаются слишком часто, и особенно если бутылка вина продается за пять, десять или сто тысяч долларов, фунтов или евро.