Хронофаги - [40]

Семью Маркиных поселили в двухэтажной коммуналке с двускатной крышей и массой соседей. Бревенчатые стены полнились звуками и запахами: по вечерам ступени визжали и пели на все лады, по коридорам гремела музыка из радиоприёмников, из-за двери, обклеенной газетами, неслась горечь подгоревшей каши, из клеёнчатой — замысловатая ругань, из крашеной зелёной краской — надрывный плач младенца.

Осенью, когда на Урале хозяйничали северные ветра, Старый Дом, скрипел, как бывалая шхуна: белые простыни надувались парусами, верёвки туго гудели снастями, антенна на крыше подрагивала, словно неправильно поставленный бушприт, а чёрные фасадные доски стонали, будто самая настоящая корма. Сердце не раз замирало: казалось, ещё немного и грузный гигант оторвётся от стылой земли и взлетит навстречу небывалым приключениям, встроившись в утиный клин. Вета вообще сильно подозревала, что на чердаке в углу есть настоящий штурвал — блестящий и гладкий от сотни рук, впитавший солёные брызги всех океанов. И, если его повернуть и скомандовать: «Курс: зюйд-зюйд-вест! Поднять паруса!», Дом немного качнётся, расправит невидимые крылья и сорвётся ввысь. Но на чердачной двери всегда висел тяжёлый замόк и проверить догадку было невозможно.

Среди небогатого набора книжек больше всего она любила истрёпанные сборники Житкова и Крапивина — не раз заготавливала фляжку, прятала в холстяной мешочек сухари, чтобы однажды улететь вместе с птичками, как смешная Катя, или на ковре-самолёте, как Сашка и Виталька. Жаль, Нижнеилимск не смог подарить ей таких друзей — в школе всем заправляла конопатая Анька с резким петушиным голосом, а в Доме детей не было, разве что невидимый младенец, вечно кричащий за зелёной дверью. Валентину Петровну, злую колдунью с чёрной башней на голове, Вета боялась, как огня, лысого Семён Фокича, который держал мундштук для вонючих сигарет двумя чёрными кривыми когтями — тоже. Казалось, они заодно — вечно придирались к дешёвой одежде, выспрашивали о родителях и оценках в школе, читали нотации. Они и жили на первом этаже, насквозь пропахшем подвалом и колдовскими зельями. Пара за «клеёнчатой» дверью всё время ругалась и гремела бутылками, а жильцы за «газетной» дверью оставались тайной за семью печатями.

В конце октября морозы неожиданно сковали землю, ровный слой жухлых листьев покрылся серебристым инеем, а Вета вернулась из школы и слегла с высокой температурой. Она просыпалась днём одна, отец дежурил в части, мама устроилась воспитателем в местный садик. Крохотную комнату заливал белый свет, из-за двери слышались знакомые позывные «Радио-Маяк». На душе было так тоскливо, что ни зачитанная до дыр «Чёрная стрела», ни «Остров сокровищ» не утешали. Девочка надела платье, ботинки, свитер и вышла в коридор. Из другого конца шепелявый диктор из транзистора пытался рассказать сказку, хрипя, улюлюкая и жалко подвывая. Усевшись на подоконнике, Вета некоторое время смотрела, как во дворе пёс облаивает кошку на рябине, а потом её осенило: приёмник гремел из-за «газетной» двери! Подкравшись ближе, она пыталась вслушаться в шорохи, но механические вопли заглушали всё. Внезапно чёрно-жёлтые столбцы и заголовки исчезли, а на пороге появилась маленькая старушка в круглых очках и с пучком седых волос на затылке.

— А я тебя знаю, — звонко сказала она, — ты — принцесса Иветта, да?

Девочка от неожиданности онемела, а соседка рассмеялась:

— Заходи, коли пришла. Мне тоже одной скучно.

Вета зашла и ахнула: стены комнаты сплошь покрывали выцветшие картинки с губастыми неграми в белых бусах, рыцарскими доспехами, старыми зáмками, женщинами в диковинных платьях, жирафами и морским берегом. С полок белели ракушки всех видов: колючие, игольчатые, закрученные спиралью, свешивались коралловые ожерелья, плетёные пояса и браслеты. От потёртого шкафа с множеством ящичков к оконной раме тянулась бельевая верёвка, рядом с железной койкой на электроплитке подгорала…

— Каша! — взвизгнула старушка и, схватив полотенце, переставила кастрюльку на разделочную доску.

На бегемотообразном комоде затаились всего две фотографии: на одной черноволосая женщина с букетом сирени, на другом лысый мужчина в мятой рубахе.

— Василий, сын мой, — негромко отозвалась соседка, — Утоп прошлым летом.

Вета недоумённо почесала в затылке: этот неряшливый дядька — её сын?

— Пил он. Вот и утоп… Мёртвым царствие небесное. Ты чернилами писать умеешь?

Девочка помотала косичками. Старушка выдвинула один из многочисленных ящичков шкафа и достала стеклянную непроливайку, металлическое перо и толстую тетрадь. Иветта просидела в гостях до вечера, сажая синие кляксы на жёлтую клетчатую бумагу и выписывая под диктовку кривые буквы. Счастью её, казалось, не было конца, когда добрая волшебница протянула письменные принадлежности:

— Дарю, принцесса. Пиши хорошие сказки.

Следующим утром Вета, не завтракая, достала гостинец, устроилась за шатким столом и обмакнула перо в чернила. Как ни странно, история полилась на страницы сама собой: капитан Парассо с дурным характером и обвислыми усами хмуро глядел с корабля на берег острова. Он с утра был не в духе: кто-то стащил из его каюты остатки грога, и, судя по походке боцмана, это был он. Но капитан был не дурак: боцман — единственный, кто знает выход из этого узкого пролива, а поэтому с расправой надо бы обождать. Но потом капитан его не пощадит… И тогда доля сокровищ боцмана достанется ему, Парассо…