Хронофаги - [34]

По обочинам тротуара бледными поганками валялись новые ещё бюстгальтеры, галстуки, битая посуда, беловатые остатки пищи. Старая радиола задрала единственную уцелевшую ножку в небо. Вета вспомнила, давным-давно, когда мама была жива, у них в квартире пылилась точно такая же «Ригонда», а потом отец отнёс её в часть. Дырчатое дно щерилось десятками рваных проводков, искрящихся медью. Безвольным хвостом рядом лежал провод с желтоватой вилкой. Вдруг проигрыватель ожил, осветился изнутри, откашлялся и заявил:

— От советского информбюро… Кха-кха!.. Хррррхм! Работают все радиостанции Советского Союза…

— А как он… — начала было Вета, но её прервал мощный бас:

— Над границей тучи ходят хмуро,

Рай суровый тишиной объят.

На высоких берегах Амура

Часовые Родины стоят…

На Мира люди всё-таки оказались: маршруток раза в два меньше, редкие иномарки, «копейки». Две женщины, стараясь, как можно теснее прижаться друг к другу, торопливо семенили, стараясь нырнуть в ближайший магазин, юная, гламурно-пьяная, блондинка с банкой «Jaguarа» в руке брела на высоченных каблуках и раскачивалась, то и дело грозя рухнуть. Хмурый, плохо одетый дедок, что-то бормочущий и небритый, двое мужчин с бегающими глазами в стандартных китайских куртках беспрестанно косились на небо. Колобкообразная бабулька в кроваво-красном платке пристроилась у входа в училище прикладных искусств, повесив на необъятную грудь картонку с надписью: «Конец света, братья и сестры! Отмолю грехи каждого», и громогласно цитировала:

— Когда Агнец снял последнюю, седьмую печать, «бысть безмолвие на небеси, яко полчаса»! Явилось семь Ангелов, которым дано было семь труб…

Страшный гул заглушил её слова: казалось, весь мир содрогнулся от протяжного низкого рёва невидимого зверя, но больше всего было похоже на невероятно громкий вой трубы или охотничьего рога. Онемев, Вета зажмурилась и инстинктивно вцепилась в плащ Бертрана, Старик пал ниц, воздевая руки к гневящемуся небу, на фоне которого темнел ровный косяк каких-то неправдоподобно больших птиц. Наконец, вой стих. Мартин, поморщившись, прочистил уши: слух возвращался медленно, но верно.

Стайка школьников, возбуждённо галдя, скучковалась у газетного киоска:

— А я чё говорил! Дудит оно, дудит!

— Расходимся, — напряжённо скомандовал Бертран, с трудом оторвав от себя девушку. — При любых изменениях ситуации выходим на связь. Берегите Старика.

— Да хранит вас Великий Змей, — негромко отозвались кардиналы и быстро отправились вниз по проспекту.

Труба оглушительно грянула ещё раз, но немного дальше. Иветта взвизгнула, закрыв уши, и присела на корточки, намереваясь стать, как можно незаметнее. Мужчина поморщился, рывком поднял её и отряхнул голубые джинсы.

— Нужна маскировка… Где у вас тут..? Ага, гм, — загадочно определил он и потянул девушку к небольшой вывеске над подвальным помещением: «Moneytoo»[15].

Магазинчик тоже пустовал. С чёрных футболок, бандан и флагов приветственно скалились черепа, пентаграммы и перекошенные физиономии рок-звёзд, которых до неузнаваемости исказил печатный станок. Под потолком покачивались разноцветные гирлянды китайских колокольчиков. Колонки безрадостно предлагали:

— Давай вечером

С тобой встретимся,

Будем опиум курить, рить, рить, рить.[16]

За прилавком тосковала тощая мрачная девица лет семнадцати — изредка отбрасывая смоляную прядь, она меланхолично пережёвывала жвачку и разглядывала трещины в серо-известковых стенах. Невидимый певец со знанием дела изводил нервы:

— Давай вечером

Умрём весело,

По-китайски говорить, рить, рить, рить.

Бертран бесцеремонно оперся на стойку, окинул усталым взглядом потолок с ржавыми потёками и улыбнулся продавщице.

— Хорошего дня, мадемуазель. Нам позарез нужны два чёрных плаща, банданы, чёрный лак, помада…

— Готичная вечеринка? — хмыкнула девица, приподняв густо накрашенную бровь.

— Даже не представляешь, насколько, — подмигнул Бертран. — Одна беда: заждались нас. Названивают, сил нет.

— Ща сделаем, — подмигнула она и нырнула под прилавок. — Размеры плащей?

— Мужской пятидесятый и женский… — кардинал смерил спутницу быстрым взглядом, — сорок второй.

Вета с изумлением смотрела, как на стойке появляется пузырёк лака, цилиндр помады, следом мятый ворох чёрного хлопка, словно сложенные вороньи крылья.

— Накрась ресницы губной помадой,

А губы лаком для волос.

Ты будешь мёртвая принцесса,

А я — твой верный пёс.

— Мерить будете? — осклабилась девица.

Кардинал холодно улыбнулся, сгрёб плащи в пакет с черепами и выложил три зеленых купюры с изображением Ярославля. Звякнул кассовый ящик, деньги исчезли в его недрах, фискальный регистратор запищал, выдавая чек.

— Не прячь музыку, она опиум,

Для никого, только для нас.

Давай вечером, умрём весело,

Поиграем в декаданс.

«Поиграем, — мысленно согласился Бертран, — ещё как поиграем. И на флейте не забудем».

— Египетский крест дочке купить не желаете? — вдруг спросила продавщица.

Вета почувствовала, как заливается краской. Страстно захотелось опрокинуть эту хамку на грязный пол и оттаскать за немытые чёрные космы. Бертран, на лице которого не дрогнул ни один мускул, аккуратно разжал стиснутые кулаки девушки и кивнул: